Всего одна жизнь

Гай Артем

У главного врача и начмеда были озабоченные лица. Иван Степанович стоял у рододендрона и, сложив по-наполеоновски руки, смотрел на прыгавшего в клетке щегла. Кобылянская сидела в одном из глубоких кресел у стола, прямая, подавшись тяжелой грудью вперед.

— Садитесь, Герман Васильевич. — Ванечка показал на другое кресло, а сам отправился вокруг стола на свое место. Сел. Подвигал папку с лакированной кнопкой. — Очень неприятная история. Если Тузлеев исполнит свою угрозу и напишет

жалобу, разбирательства, шума не избежать. Вы понимаете, что перед республиканским конкурсом, на который выдвинута наша больница, это уже скандал!

Герман молча разглядывал его лицо с мягкими чертами и большими залысинами. Кобылянская сидела, поджав накрашенные губы.

— Вы понимаете, — продолжал Ванечка сокрушенно, — этого нельзя допустить. Мы не имеем права ставить под удар итоги годовой работы всего коллектива. Отличной работы, дружного коллектива. — Он сделал паузу, но Герман молчал. Щегол шустро прыгал по клетке, и вываливавшиеся из нее зерна сухо щелкали по паркету. — Мне не совсем ясно, Герман Васильевич, почему вы не удовлетворили просьбу больного. Довольно понятную. Вначале этого было бы, вероятно, достаточно, чтобы замять инцидент.

— Я считал, что это только усугубит его, — заметил Герман.

— Вы просто пожалели Прасковью и не подумали о воем коллективе, — сухо сказала Кобылянская. — Та самая круговая порука, к которой так безжалостен был Батя…

— Ни о какой поруке здесь не может быть и речи! — жестко возразил Герман. — Не хотел давать повода для ненужных разговором. Человек, даже совершивший в силу каких-то причин неожиданный проступок, не становится сразу другим человеком.

— Так, так. Психология… — иронично произнесла Кобылянская. — О коллективе в целом вы, конечно, не подумали…

— Коллектив — это и я, и Прасковья Михайловна…

— И ваши мальчики, — вставила Кобылянская.

— Именно, — подтвердил Герман, — и мальчики. И девочки. И мордовать на их глазах старого хорошего врача нельзя.

— Позвольте, Герман Васильевич, — вмешался Ванечка. — А ведь могло случиться, что и под суд отдали бы!

— Могло. Но это суд, а не мордование.

— Но суд мог запретить ей врачебную деятельность вовсе! — воскликнула Кобылянская.

— Значит, мера вины была бы другой, — упрямо ответил Герман.

Щегол примирительно запел на жердочке.

— На что же вы рассчитывали? — прервал молчание Ванечка.

— Убедить Тузлеева.

— И видишь, что из этого вышло, — со вздохом сказала Кобылянская.

В неофициальных разговорах она иногда обращалась к Герману на «ты». Он пришел в больницу двадцатипятилетним молодым человеком. Грозному начмеду, простоявшему рядом с Батей всю войну, было тогда уже за тридцать пять.

— Ничего не вышло, — констатировал Герман и вспомнил разговор в ординаторской. Чертовы мальчишки! Однако сдержаться действительно было нелегко. Но дело тут, очевидно,

не только в том, что им недостает выдержки…

— Теперь все же придется передать больного другому врачу. Я обещал ему это. А Прасковье Михайловне объявить строгий выговор. За халатность. — Ванечка развел руками. — Пеняйте теперь на себя. Случай получился запущенный…

— Вы обещали Тузлееву и выговор? — удивленно спросил Герман.

Ванечка замялся.

— Я сказал ему, что доктор уже наказан. Инцидент необходимо купировать. И еще: нужно помочь достать ему путевку в санаторий.

— И не подумаю, Иван Степанович! Тузлеев нуждается в санаторном лечении значительно меньше, чем большинство наших пациентов!

Главный врач и начмед переглянулись.

— Ну, хорошо, — примирительно сказал Ванечка. — Заполните санаторно-курортную карту и передайте мне. Я вас больше не задерживаю. — И задвигал папкой.

Герман встал.

— Да, вот еще что… — промямлил Ванечка. — Я хотел спросить ваше мнение о предстоящей операции.

— Какой?

— Пересадке почки.

— Что именно вас интересует?

— Ну… Насколько это перспективно?

— Вообще?

— Нет, в данном случае.

— Сказать трудно.

— А вы сами как считаете?

— Я думаю, что шансов немного.

— Зачем же тогда ввязываться?

Герман повел головой, словно неловко было шее. Сможет он убедительно ответить на этот вопрос? Навряд ли, потому что и для самого себя он еще не нашел ответа.

— К сожалению, вся хирургия состоит из шансов, — сказал он. — Да и вся медицина. В одних случаях их много, в других — мало. Когда мало, обычно мы лишены выбора.

— Но здесь заинтересован здоровый человек, — вставил Ванечка.

«Это верно, — тоскливо подумал Герман. — Верно и то, что рисковать-то приходится не собой, а другим человеком, но…»

— Когда не из чего выбирать, решает сам больной или его родственники. В данном случае — брат. Он ведь все знает, — вяло сказал Герман.

— Но отвечать-то придется вам, — улыбнулся Ванечка. — Даже — нам.

Ах, вот он о чем! Герман поморщился.

— Без этого нет хирургии, — буркнул. И добавил более открыто — Думаю, что по этому вопросу вам лучше обратиться к Федору Родионовичу.

— Ну, ладно… Спасибо.

— Герман, тебе необходимо обратить самое пристальное внимание на своих мальчиков. У них ветер в голове, — говорила начмед, когда они вышли от главного врача. — Согласись, что при Бате Валентин Ильич, например, долго здесь не удержался бы. Все у него как-то очень просто.

— И Бате бы из года в год становилось все сложнее, — усмехнулся Герман.

— Не знаю. Вот пришли вы с Прасковьей, — разглагольствовала Кобылянская. — Тоже молодые. Но сколько было серьезности! Вы были ответственными людьми, чего-то боялись. Понимали, как все сложно…