Всего превыше
Шрифт:
– Так вот сразу жениться?
– хмыкнула она.
– Сколько же мы знаем друг друга?
Лёня беспечно махнул рукой.
– Да какое это имеет значение? Женитьба - все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...
Лиза и без него знала все эти сентенции.
– За нас!
– Лёня поднял фужер с золотистым вином.
– За тебя и меня. Идет?
– Идет!
– улыбнулась Лиза.
Чокнулись, выпили.
– Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, - внезапно забеспокоился
– Я вовсе не пьяница.
– Знаю, - успокоила его Лиза.
– А Пашке я тогда выдал по первое число!
– Правда?
Лиза только подавала реплики, говорил - оживленно и горячо - Лёня. Он пьянел на глазах, подливая и подливая себе в фужер. Лизин оставался почти не тронутым, но Лёня, похоже, этого не замечал.
– Иди ко мне!
– Он властно протянул к ней руки.
– Что за платочек у тебя на шее?
– Арабы подарили. Вообще-то мы обязаны подарки сдавать, но не платочки же?
– А что?
– развязывая платочек, целуя Лизину шею, машинально, просто так спросил Лёня.
– Ну там, хрустальную вазу, - задыхаясь от желания, прошептала Лиза.
Но Лёня ответа на свой вопрос уже не слышал.
– Какая беленькая, - шептал он, - какая душистая у тебя шея. И такая стройная, без единой морщинки... Оставишь бедного пилигрима на ночь?
– Оставлю.
Какие чуткие у него пальцы, и эти пальцы гладят и гладят Лизины волосы. Лиза коснулась его груди - рубашка была расстегнута. Какая гладкая у него кожа, какой он ей близкий, родной, как обнимает, ласкает ее...
– Погоди, я сейчас постелю.
Он погасил верхний свет.
– Как я соскучился! Если б ты знала...
Потом они лежали и разговаривали - как очень близкие, родные люди.
– Понимаешь, - говорила Лиза, - после тебя осталось незанятое пространство, и никто не мог заполнить его...
– Понимаю.
– Лёня крепче обнял ее.
– А у меня опять мама больна, неожиданно сказал он, и Лиза замерла с ним рядом: впервые он говорил о своей жизни вне живописи.
– Она славная, - продолжал Лёня, перебирая Лизины волосы, - тебе понравится. Но вообще мы можем жить в мастерской.
– И, подумав, добавил: - Если хочешь...
– Хочу.
Лизе было немного страшно: так все это, значит, всерьез? Но ведь они и вправду невозможно мало знают друг друга!
Она легла на живот, приподнялась на локтях, заглянула Лёне в лицо.
– Милый мой, дорогой!
– Она говорила осторожно, подбирая слова.
– Мы ведь не будем спешить, правда? Это так серьезно, что мне даже страшно.
Он лежал утомленный отбушевавшей только что страстью, благодарный за все этой упоительной женщине. И такая она необычная, с этим своим арабским, и такое вокруг нее окружение... Он вдруг их увидел, словно они были здесь, в этой комнате: смуглые лица, гладко зачесанные волосы, а в центре зеленые распахнутые глаза, тоненькая фигурка... У Лёни даже засосало под ложечкой - так захотелось немедленно встать и сделать ну хоть набросок. А еще лучше - оказаться у себя в мастерской и встать за мольберт. Жаль, поздно уже, да и напросился, дурак, на ночь. Тело заныло от нетерпения. Сопротивляться не было сил.
– У тебя есть бумага?
– неожиданно спросил он.
–
– удивилась Лиза.
– Любая, любая!
– закричал Лёня.
– Но лучше - потолще.
– Кажется, есть.
Она поняла. Встала, ничего на себя не накинув, поискала в ящиках, наклоняясь то к одному, то к другому. Лёня жадно впитывал в себя контуры ее тела.
– Вот.
Лиза протянула несколько тонких листков.
– Ага, ага, - обрадовался Лёня.
– Ты пока полежи, ладно?
На всякий случай - чтоб не обиделась - он снова поцеловал Лизу, но женщину не обманешь: она чувствовала, что мысли его далеко. Лежа на боку, молча смотрела, как он натянул брюки, накинул, не застегивая, рубаху, вытащил из кармана уже знакомый ей карандаш - с ним он, как видно, не расставался - и уселся за стол.
"Может, и мне так?
– подумала Лиза.
– Извлечь из недр стола роман Джебрана - она только что на него натолкнулась, - разложить на столе чистые листы, а рядом толковый словарь и словарь арабских синонимов - ценность немыслимая, переданная из Каира Ларисой Кучберия, однокурсницей, - да и начать творить?" Но место за столом было занято, а два творца на маленьком таком пространстве - это уже, как сказала бы Аля, - перебор.
– Сейчас, сейчас, - бормотал Лёня, нанося штрих за штрихом - резко, размашисто, дерзко.
Когда Лёня принес листки и Лиза взяла их в руки, она прямо ахнула. Да, он, конечно, талантлив. Ни арабов, ни ее самой не было на листочках, и все-таки они там присутствовали. Огненный взгляд Мохаммеда, изгиб талии Лизы, развевающийся балахон Лейлы - каким бы он был художником, если б не заметил обольстительной прелести этой девушки!
– кусок колонны, парящая в воздухе ваза... А над всем этим - где-то там, в небесах, - витает нечто божественное, объединяя детали в единое целое, являясь их доминантой.
– Кто это?
– спросила Лиза и тут же поняла, что вопрос глупый.
– А я не знаю, - пожал плечами совершенно вымотанный, счастливый Лёня.
– Может, я, может, дух человеческий, или талант... Ну, талант сильно сказано: талантлив был Рафаэль... Скажем, способности, тяга к прекрасному... Ох, как я устал!
Прищурив синие глаза, он тихо улыбнулся Лизе, и ревность кольнула ее остро и неожиданно. Не к Маше или какой-нибудь другой женщине, а к его мастерству, которое, ясно же, для него всего превыше, а может, единственное, что важно на самом деле. Остается, значит, одно: быть рядом, не растворяясь в нем, - со своими туристами, переводами, дипломом, со своим делом. Главное - не раствориться в этом странном притягательном человеке.
Лёня откровенно зевнул, обнял Лизу.
– Будем спать?
– Ага.
Хоть спать ей совсем не хотелось.
8
На кровати под теплым стеганым одеялом лежала маленькая старушка.
– Мам, это Лиза. Я тебе о ней рассказывал.
Старушка внимательно посмотрела на Лизу.
– Что ж ты не предупредил?
– укоризненно сказала она.
– Я бы поставила чай. А то все лежу и лежу. Проводи нашу гостью в гостиную.
Гостиной называлась первая комната, очень чистая и уютная, через которую они прошли к Надежде Павловне, матери Лёни.