Вселенский расконвой
Шрифт:
– Просрать? Планету? – Бродов перестал жевать, нахмурился, выразил вялый интерес. – Что-то я не понял. Вот же он, шарик. Крутится-вертится голубой. Все на той же орбите. А вот мы, алчные, тупые, амбициозные твари. Все на том же голубом шарике. Может, объясните, дяденька?
Хорошо сыграл, на уровне, ни на йоту не показал, что тема ему знакома. И сразу же вспомнил Дорну. Ее глаза, голос, губы. Где она сейчас, с кем, пересекутся ли снова их пути?
– Только вы на нем, Даня, уже давно не хозяева, – ухмыльнулся Серафим, крякнул и вилкой загарпунил сардинку. – Как там ваш этот кашевар-то поет? Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки? Это, Даня, про вас, про вас, вернее, про твое сраное человечество. Ну давай, что ли, наливай.
– А, вот ты про что, – улыбнулся Бродов, выпил и пальцами потащил из банки испанскую маслину. – Как же, как же, знаем, знаем. Летающие тарелки, узоры на полях, таинственные истязатели, терроризирующие парнокопытных. И еще люди в черном, про них еще кино сняли. Вернее, все прочее человечество конкретно в дерьме, а они, эти люди, все белые и пушистые. Фигня, провокация, ересь, полный бред. Эх, хорошо пошло. А у тебя?
Интересно,
– Муру эту сняли по заказу, чтобы выпустить пар. Слишком много накопилось информации, показаний свидетелей, кино-, фото– и прочих материалов. А это уже наводит на мысли, это уже не шутка, – взял колбаску Серафим. – Вот и свели все дело к трепу, к веселухе, к наибанальнейшей комедии. Помню, как-то Мазарини во время ужина в Сен-Клу сказал: «Граф, если угодно вам остаться незамеченным на улице, смело вставайте под фонарь», а уж он-то был не дурак, далеко не идиот. Эх, если бы ты, Даня, только знал, как мы набрались тогда. – Потрошитель рассмеялся, приложился к кваску, и от веселого настроя его не осталось и следа. – Конечно же, просрали. Вчистую. Гуманоиды с Персея трахают ваших баб, инсектоиды с Центавра похищают детей, рептозоиды с Цереры прилетают на сафари. Отгадай с трех раз, на кого же они охотятся? Да у вас не планета, блин, а гадюшник, отстойник, клоака, помойка, межгалактический зоопарк. Венцы мирозданья, такую мать. Да вас же держат за уродов, за скотов, за дичь. Вернее, так вы сами себя держите. В коленно-локтевой позиции. Все чего-то делите, перетираете, выясняете, кроите. Войны, войны, войны. И добром это, чует мое сердце, явно не кончится. – Потрошитель замолчал, посмотрел на Бродова и улыбнулся вдруг очень добро, с детской непосредственностью. – А мне бы, блин, этого очень не хотелось. Ну что, может быть, уже пора кликнуть баб? Давай что ли, ассур, расслабимся, вдарим по рубцу [12] , ну, ты как? Несмотря на выпитое, и выпитое изрядно, выглядел он молодцом, совершеннейшим огурчиком – чувствовалась большая практика. Да и потом «Абсолют», он и в Африке «Абсолют», а провисная белорыбица, она и в Арктике белорыбица. А уж в сочетании с чавычей, маринадами, балыками, языком…
12
Вдарить по рубцу – совершить половой акт (феня).
– Э, брат, давай-ка сначала здесь закончим, – отвертелся Бродов. – Может, популярно объяснишь, зачем меня нашел? И как? А бабы никуда не денутся, только ласкучей будут. Знаешь, как в той песне поется – первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек, а девушек потом.
– Ох, Даня, Даня, эта гнилая людская сущность так и прет из тебя, – огорчился Серафим, тяжело вздохнул и, чтобы, как видно, немного утешиться, начал дефлорировать бутылку. – Ну нельзя же так нечутко относиться к женщинам. Тем более к вашим. Знаешь, – он умело закончил с пробкой, приласкал посудину, водрузил на стол, – я трахал многих. За весьма солидный исторический период. Видывал и баядерок-девадасси [13] , и египетских алмей, и афинских диктериад [14] , и крутобедрых лакидемонянок, и амлетрид, и куртизанок, и гетер; Пигарету [15] драл, сношал Гнотену [16] , Теодоту [17] брал, имел Таис [18] . И вот что я тебе, Даня, скажу, – Потрошитель замолчал, значительно оскалился и чем-то сделался похожим на дохлого бульдога. – Все они в подметки не годятся вашим бабам. Русские скважины самые лучшие, бурил бы и бурил, не вылезал. Это я тебе точно говорю.
13
В широком смысле – индийские танцовщицы облегченного поведения. В частности, девадасси занимались священной проституцией и были служительницами культа, натчи исполняли те же функции, но не принадлежали храмам, вестиатес и гансенес занимались не священной проституцией, а вульгарной. Вне зависимости от категорий их образ жизни не считался позорным.
14
Обитательницы диктерионов – греческих публичных домов.
15
Была любовницей знаменитого философа Стильпона из Мегары. Сама отличный математик, она питала особую склонность ко всем занимающимся этой наукой.
16
Замечательная своим умом и красноречием гетера долго была любовницей поэта Дифила. По примеру философов, вывешивавших в своих школах программу философских учений, Гнотена вывесила в своей передней шуточные правила в стихах о законах любви и о том, как их следует соблюдать в ее доме.
17
Известная гетера Теодота души не чаяла в философе Сократе. Влюбленный в Теодоту Аристофан, желая отомстить своему счастливому сопернику, обвинил его в том, что он развращает юношество и вводит новые божества. Сократ был приговорен к смерти и погиб от яда цикуты, однако Аристофану так ничего и не обломилось.
18
Афинская гетера-красавица, покорившая своими чарами Александра Македонского. Позже Таис стала любовницей Птоломея, впоследствии царя египетского. Птоломей взял ее в число своих законных жен и прижил с ней трех детей.
– Ну
– А я и не хитрю, – усмехнулся Серафим и начал разливать по стаканам, – а предлагаю крепкую мужскую дружбу. Боевую. Понимаешь ли, у меня, как у всякого гуманоида, появилась некоторая проблемка. И решать ее гораздо лучше, когда рядом верное плечо. Крепкое, широкое, испытанное. Да и у тебя, Даня, как я заметил, тоже все складывается не просто. Вернее, не у тебя, у парня одного, отправившегося в «жигулях» на небеса. Вот я и предлагаю работать в паре, в унисон, идти в одной упряжке. Другана-то твоего, судя по всему, ухлопали мои давние знакомые. От которых вся моя головная боль. Вот бы нам с тобой, Даня, двух зайцев одним ударом. Вернее, блин, не зайцев – этих моих давних знакомых…
– Так. – Бродов взял стакан, горестно вздохнул, залпом осушив до дна, помянул Женьку и Клару. – Ну теперь все, в принципе, ясно. Давай, освещай подробности.
– Экий же ты дотошный, брат. И хрена ли тебе в этих подробностях? – усмехнулся Серафим, тоже выпил, отдулся и обратил свое внимание на капустку. – Забыл, что ли, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверено, причем неоднократно. И в полной мере. – Глянул на Бродова, перестал жевать и сразу же покладисто опустил глаза. – Ладно, ладно, не лезь в бутылку. В одной упряжке, так в одной упряжке, в унисон, так в унисон… Гм… У вас, как ты уже, наверное, понял, здесь свалка, клоака, проходной двор. Всякой твари по паре, заходи, кто хошь. И заходят, да еще как. Наши тоже прислали делегацию, давно еще, с исследовательской целью. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Во имя президента, конституции и Вседорбийской национальной идеи. А мне на эту идею было насрать, и я подался в бега, то бишь в дезертиры. До сих пор ищут с легавыми собаками. Да только хрен им собачий – я оглядываюсь на бегу. Всегда настороже, всегда на стреме, знаешь, как в этой песне вашей: «Ни минуты покоя, ни секунды покоя… тра-та-та, что это такое…»
И, о господи, этот патентованный убийца, гуманоид из пробирки, бодро, на хорошем русском запел. Причем с драйвом, с интонацией, с напором, помогая себе ритмичными телодвижениями. Однако пел Серафим недолго – выкинув невиданное коленце, он замолк, выругался, сел и дружески улыбнулся Бродову.
– Икорки-то, вот, возьми, не стесняйся. Лососевая, небось, не от минтая. По сравнению с ней наша, добываемая из карпа Ре, – отрава, суррогат, скисшие помои. Пусть ее там хавают у нас на высшем уровне. – Он криво усмехнулся, раскатисто икнул и вилкой показал куда-то в потолок. – Так вот, к вопросу о наших. Я славно провел время у этих клоунов в подвале – не только мебель портил, но еще и разговоры разговаривал. А как услышал про отморозков из канареечного минивана, что корешу твоему пустили кровь, так стало, Даня, мне смешно. До слез. Мы ведь, поверь мне, не сами по себе, кто-то нас, как кукол тряпочных, дергает все время за нитки. И тебя, и меня, и человечество твое, и ваших, и наших, и чужих. Всех. Сейчас поймешь, к чему я это говорю, не потеряешь, надеюсь, ход моих мыслей. А крутятся они, мои мысли, вокруг торгового концерна «Альтаир», в распоряжении которого находятся такие точно канареечные миниваны. Знаешь, импорт-экспорт, банковская фигня, филиалы по всему этому вашему голубому шарику. И такие вот поносные микроавтобусы, с отмороженными, на все готовыми уродами. О, у моих бывших сослуживцев прямо-таки непреодолимая тяга к желтому. И еще горячее, прямо-таки пламенное желание загребать жар чужими руками. Потому они всегда и маскируются, и не высовываются, и косят под других, ищут, а вернее, лепят бессловесных исполнителей своей воли. Впрочем, ладно, разговор сейчас не об этом. И даже не о том, что я должен взять у них одну маленькую штучку, и не о том, что помочь мне можешь в этом деле только ты, и без колебания пойдешь навстречу, потому как мои бывшие однополчане ухайдакали твоего лучшего друга. А разговор у нас, Даня, о том, что не далее как сегодня утром мне позвонила какая-то баба и на чистейшем русском языке выдала конкретное ЦУ: что если, мол, интересует меня та маленькая штучка и, как следствие, ассурский Первый брат, то прямая мне дорога на Петроградскую, в подвал к двум мудакам с инициативой Мише и Паше. Такая вот, блин, общительная фемина – в курсе и про тебя, и про меня, и про соратничков моих, мать их за ногу. Вот бы поиметь такую. Только, боюсь, такая сама оттрахает кого угодно.
В голосе его слышались растерянность, испуг и тихое непротивление злу. Командных обертонов что-то в нем не наблюдалось.
– А что это за маленькая штучка, к которой ты имеешь такой огромный интерес? – Бродов развивать тему не стал, взялся, как учили, за зернистую. – Ну эта, маленькая и блестящая?
В голове его вертелись мысли, связанные с Великим Комбинатором: о батистовых портянках, о снежно-белых штанах, об аргентинском танго с интригующим названием: «У моей девочки есть одна маленькая штучка». Интересно, к чему бы это?
– Это лекарство, особая вакцина, – не сразу, после паузы ответил Серафим. – Профилактическое средство, чтоб не сдохнуть от старости. Если бы только знал, сколько мне лет. Столько не живут. Да еще с бабами.
Ну да, я старый, больной, и год не был в бане. Меня девушки не любят…
– А ты молодец, следишь за здоровьем, – веско похвалил его Бродов, кивнул и разом отбросил мысли о сыне турецкоподданного. – Слушай, а все же что этим твоим однополчанам здесь надо? Столько лет уже сидят, портят атмосферу, медом, что ли, здесь намазано?
– Давай на эту тему потом, – отмахнулся Серафим. – О ней надо с трезвой головой. Ты лучше точно мне скажи – пойдешь? Согласен или нет?
Добро так спросил, ласково, глядя, ухмыляясь, в глаза. А взгляд – пронизывающий, ищущий, опасный, словно острие меча.
– А что, разве и так не ясно? – возмутился Бродов. – Друга моего лучшего взорвали, меня пытались убить, ведут себя вызывающе, в нехорошей манере. И что ж, я им это спущу? Схожу, схожу, обязательно схожу, да еще друзей приведу, в коленках не слабых. Будет тебе, Сима, тот самый эликсир, всю жизнь на аптеку работать не будешь.