Вселенский расконвой
Шрифт:
Она вздохнула, поднялась, сделала ручкой Бродову и деловито подалась в сторону кухни. Миг – и ее поглотила дверь с надписью «Только персонал».
– Тэк-с, – тоже засобирался Бродов, встал, глянул на часы. – Пошли, Сима, время. Осталось пять минут.
На душе у него было скверно, неопределенно и муторно. Хотелось выпить водки, взять в руки меч и качественно побороться с тоской-кручиной. Какие, к черту, братья, «Альтаир» и утечки газа – Дорна ушла. Вот так, показалась на минутку, убила красотой и ушла, с улыбкой хлопнув дверью «Только для персонала». И мучайся теперь, переживай, тревожься, думу думай. Любовь, блин, морковь, сплошная неопределенность, женщина, блин, загадка,
– Пошли, – Серафим кивнул и тяжело поднялся, – что-то мне не хочется больше пиццы. Хочется кого-нибудь прибить. Медленно, не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Как учили.
Понять его было несложно, особенно Бродову – счастье мелькнуло рядом, помахало крылом и растаяло в перспективе. Предмет желаний был так близок, на расстоянии руки, только вот взять его не получилось, а получилось, как в той сказке с невеселым концом – по бороде текло, да в пищевод не попало. Да еще Зинка, сволочь, сука, подлая стукачка…
В общем, хмурые, печальные, неудовлетворенные вышли Бродов с Серафимом на мороз, где их встретили друзья-однополчане.
– Ну вы, братцы, и горазды ссать, не иначе как в три струи. Дубово ведь, не май месяц.
Сказано это было хоть и в шутку, но на полном серьезе, и потому страшно – ни Рыжий, ни Небаба не помнили, что случилось.
– Давайте в машину, поезжайте без нас, – не стал объясняться Бродов. – И заберите из пиццерии этот чертов агрегат, быть может, он еще пригодится. Все, братцы, пока, всеобщий привет, я после позвоню…
– От бисова сила, грядет маразм. – Небаба рванул за астролябией, Альберт же затянулся, отбросил сигарету и двинулся через дорогу к ПАЗу [31] . Автобус этот был добыт стараниями Потрошителя и, помимо выхлопа, коррозии и мерзостного хода, имел еще отметину вдоль борта – коричневым по желтому, на редкость впечатляющую: «Дежурный». Внутри него было промозгло и тряско, до жути неуютно и на удивление вонюче. На улице было куда как приятнее.
– Бр-р-р, – бросил Бродов взгляд на желтое транссредство, непроизвольно вздрогнул и посмотрел на Потрошителя. – Пять минут. Пошли.
31
Изделие Павловского автобусного завода.
Пошли. Конкретно налево, по нечищеному тротуару, вдоль замерзших, хоть и с шапками на черепах угрюмых домов. Было холодно, рыжело стылое солнце, бока троллейбусов покрылись белым мхом. Господи, как же она затянулась, как же она надоела, эта зима. Холодно на улице, зябко на душе… Шагал себе Бродов, давил ногами снег, а сам думал о море, о пальмах, о жарких объятиях Африки. Тогда, помнится, в Каире, он тоже шел на встречу с братом, а рядом с ним не шла – плыла – пьяная от счастья Дорна. Потрясающе красивая, таинственная и желанная. Такая близкая и необыкновенно далекая. Воистину, женщина-загадка.
Идти было недалеко, метров триста пятьдесят. Скоро тротуар закончился, и они остановились на поребрике, под созревшим на глазах помидором светофора. Впереди едва тащился транспортный поток, по другую его сторону стоял зеленый джип, справа сгрудились машины всех мастей, урчали моторами, подпуская белую колеблющуюся дымку, ждали зеленого. Все было каким-то ватным, инертным, медленным и печальным, абсолютно лишенным драйва и экспрессии. И вдруг глухо ухнула земля, всколыхнулась бензиновая завеса и внушительное угловое здание, на фасаде коего светилось «Альтаир», начало терять свою форму. Миг – и оно осело, пошло трещинами, жутко сложилось пополам
«Взрыв газа, говоришь? – не поверил Бродов, прищурился, оценивающе кивнул и сразу вспомнил прошлое, Женьку и Клару, счастливых, улыбающихся, пока еще живых. – За вас, братцы кролики, за вас. Тем же концом по тому же месту. А вот она, вот она, хунта поработала…»
Трудно сказать, о чем думал Серафим, но, видимо, о добром и хорошем – с видом пиромана он любовался на огонь и крайне оптимистично улыбался. Радость, умиление, вселенский восторг были жирно написаны на его лице. А вот окружающие реалии оптимизма не внушали – тротуар завалило, накрыло пешеходов, кое-кто из водителей присоседился друг к дружке. На войне как на войне – пострадали невиновные мирные люди…
А светофор тем временем сменил окрас. Данила с Потрошителем пересекли дорогу и подошли к посапывающему мотором лендкрузеру, благо трафик был на улице односторонний, и тот стоял на ее левой стороне.
– Ку-ку, – постучал Данила в водительскую дверь, тонированное стекло слегка опустилось, и изнутри раздался низкий голос, казалось, что говорят со дна колодца:
– Добрый день. Вы опоздали на четыре целых и семь десятых секунды. Садитесь на заднее анатомическое сиденье. Сегодня хорошая зимняя погода. Атмосферное давление в норме, семьсот шестьдесят две единицы ртутного столба.
Еще из глубины салона раздавалась музыка, музыка на любителя, мягко говоря – этакое утробно-горловое пение под аккомпанемент барабанов и тибетских труб. Казалось, что и солистов, и инструменталистов, и хоровиков мучает свирепая рвота – жесточайшая, коллективная, до судорог, до желчи. Подпевать, вливаться и подтягивать как-то совершенно не хотелось.
– Этого еще только не хватало, – прошептал Серафим, насупился, открыл дверь и нехотя полез в тепло салона. – Да, сегодня и впрямь отличная зимняя погода. Вы случайно не знаете, сколько сейчас градусов ниже нуля?
«Чего не хватало-то», – не понял Бродов, сноровисто подался внутрь и сразу же проникся пессимизмом – в салоне было как-то нехорошо. Мало того что оглушительно и крайне не музыкально, так еще и вонюче. Куда там ПАЗу. Причем это была не привычная земная солярочно-бензиновая вонь. Нет, атмосфера отдавала чем-то странным, до жути сюрреалистическим, убийственно-пронзительным, шарахающим по человеческому обонянию кувалдой, чугунной бабой, гидравлическим прессом. Наповал. Это была смесь запахов помоев, хлорки, нестиранных носков и французского, как видно, политого для маскировки парфюма. Гений запахов и благовоний Зюскинда точно бы окочурился на месте [32] . Но только не Бродов – на миг он задержал дыхание, осваиваясь, приветливо кивнул и с удовольствием устроился в объятиях сиденья. А что – тепло, светло и мухи не кусают. Что же касается вони и душевыматывающей музыки, то по сравнению с гидравлическим ударом и офицерскими общагами это было так, тьфу, баловство, детские игрушки. В кубрике на пятьдесят персон вам не приходилось ночевать, а?
32
Имеется в виду главный герой книги Зюскинда «Парфюмер».