Вселенский заговор. Вечное свидание (сборник)
Шрифт:
– Я тебя люблю, – сказал незнакомец, и Маруся на секунду усомнилась – как он может её любить или не любить, он ведь её совсем не знает! Её может любить Гриша, но Гриши здесь нет.
– Я тебя тоже люблю, – на всякий случай сказала Маруся.
Это правильно, так положено говорить. Она читала.
Они ещё немного поцеловались, и он стал её трогать, очень осторожно, очень бережно, но всё же как-то так, что Марусе опять захотелось, чтобы он куда-нибудь делся. Раз – и нет его. И чтобы она опять стала свободной, лёгкой, прохладной,
Оказывается, в присутствии кавалеров нет никакой… обещанной романами красоты. Оказывается, в жизни всё это совсем не так привлекательно и изящно. Оказывается, в жизни больше неловкости, неудобства и дурацких мыслей, которые никак не удаётся выбросить из головы, и нет никакого «пожара в крови» и «дрожи глубоко внутри»!
– Маруська, ты где-то… очень далеко, – сказал рядом незнакомец, немного похожий на Гришу.
– Я здесь, здесь, – торопливо откликнулась Маруся, решив, что нужно довести дело до конца. Иначе как она узнает, в чём тут штука?..
…А может, если б её не ударили сегодня по голове железякой, она была бы совсем другой? Чувственной, дерзкой, пылающей от страсти? «Хочу я шёлка атласной груди, мы два дыханья в одно сольём»?
Нет, ничего не получается.
Маруся отодвинулась от него, и он дал себя отстранить, вздохнула, обняла его за шею и положила голову на плечо. Вот так ещё куда ни шло.
– Я так испугался, – признался вернувшийся Гриша и потёрся щекой о её макушку. – Я думал, мы тебя не найдём.
– А я как испугалась! – откликнулась Маруся, благодарная, что он перестал её трогать и сказал нечто простое и понятное, имеющее смысл. – Я думала, зачем я, дура, ушла?! Если бы не ушла, ничего бы не случилось!
Они помолчали, обнимая друг друга, и чёрная дыра расступилась, вокруг был знакомый тёмный двор, и круглая щека луны выглядывала из-за ёлок, и вон самовар на чурбачке, и корзина с яблоками, и медный таз на столе – нельзя ставить медный таз на сильный огонь, непременно потемнеет!..
Стало легко дышать, и оказалось, что прижиматься к нему, почти голому, приятно и радостно, и хочется прижаться ещё теснее, ведь это же Гриша, её Гриша, он никуда не делся, и вот-вот наступит утро, и продолжится прежняя прекрасная жизнь!
…Оказывается, жизнь её всегда была прекрасна, потому что в ней есть Гриша, и этот двор с самоваром и яблоками – как бы его продолжение, его часть, по-другому Маруся не могла объяснить.
Она изо всех сил стиснула его шею, погладила по спине – спина была прохладной и твёрдой – и потрогала ноги. Ноги оказались волосатыми. Маруся никогда не обращала внимания на его ноги, хотя видела их сто раз. Или даже двести.
– Что ты смеёшься?
– У тебя волосатые ноги.
Гриша взял её за талию, приподнял, поцеловал и сказал почти умоляюще:
– Пойдём со мной, а?
– Куда? – не поняла
– Ко… ко мне… На сеновал. Пойдём, пожалуйста.
Маруся поняла, что это опять из романа – там, на сеновале, должно свершиться главное, собственно, то, о чём эти самые романы и написаны. Нужно довести дело до конца.
– Пойдём, – сказала она решительно и взяла его за руку.
По приставной лестнице, как коты, они кое-как забрались на чердак. Марусино сердце колотилось. Во-первых, она боялась, что лестница завалится, а во-вторых, «продолжение» её волновало.
Гриша первым перелез внутрь и ловко снял её с корявой ступеньки. Маруся бухнулась прямо на него.
Здесь так сильно пахло травой, что немного закружилась голова. Сена было много, почти по двускатную крышу, в середине оно казалось немного утоптано, как будто берлога или пещерка. Маруся сюда к нему и не заглядывала никогда!.. Берлога или пещерка была застлана байковыми солдатскими одеялами, а сверху на них наброшены простыни и несколько ситцевых подушек. И ещё какая-то перина, видимо, накрываться.
Маруся упала прямо в середину берлоги на Гришу, тут же попыталась сесть и стала поправлять волосы. Он лежал, не делая никаких движений.
Маруся поправила волосы, немного посидела, независимо оглядываясь по сторонам, – кругом было сено, за распахнутой дверью серело предутреннее холодное небо, и луна уже почти совсем завалилась за лес, – а потом легла рядом с ним и пристроила голову ему на плечо.
У него сильно бухало сердце, так сильно, что грудная клетка вздрагивала, и Марусе было неудобно лежать.
Лежали они довольно долго, потом она всё же кое-как повернулась к нему. Ещё немного полежала, а потом поцеловала в подбородок.
– Маруська, ты совсем дурочка, – сказал Гриша. – Почему я раньше не догадался, что ты такая дурочка?..
– Я просто не знаю, как правильно, – призналась Маруся. – Что нужно делать, чтобы всё было правильно?
– Обними меня.
Маруся его обняла.
– И больше ничего не делай. Вот совсем ничего!
У него был такой голос, что она отстранилась, чтобы посмотреть, не смеётся ли он над ней. Но он не смеялся. В предутренних сумерках выражение его лица определить было трудно.
Они опять лежали довольно долго, а потом Гриша сказал сердито:
– Всё, я больше не могу.
И как-то… напал на неё. Он навалился на неё всем телом, придавил ноги, захватил обе её руки одной своей ручищей, а другой стал гладить её, трогать, прижимать.
Поначалу Маруся уговаривала себя, что так и надо, как раз сейчас всё происходит в соответствии с описанием из романов. Немного неудобно и, главное, ужасно стыдно, потому что его руки были там, где им уж точно быть не полагалось, и он трогал её так, как никто и никогда не трогал. Но Маруся знала, что так нужно, что в этом суть.