Всем глупышкам посвящается

Бенашвили Мари

Мне жарко. Мне очень жарко и нехорошо. Такое чувство, что я вот-вот потеряю сознание. Но я уже не плачу. Мне легко. Тело словно ватное. Я не чувствую ни рук, ни ног. Только думаю о нем ежесекундно и постоянно прокручиваю в голове наши воспоминания. Ах, как много их у нас, Джек! Однажды мы отправляли друг другу видео. На одном я танцевала под какую-то музыку и вертела головой. «Ты глупая» написал он мне тогда. Я немного оторопела.

– Почему?

– Я о твоем видео.

– Ты считаешь, я на нем глупая?..

– Да. Очень глупо выглядишь.

Я

ничего не ответила тогда, но стало обидно. Еще одна черта слабачки. Я постоянно обижаюсь на все: на слова, на тон, с которым было что-то сказано, на надменный взгляд. А тут совсем расстроилась. Почему он назвал меня глупой? Он потом часто так говорил. Особенно после каких-нибудь дурашливых сообщений или фото. «Моя глупышка», «глупенькая», «глупая». Такой вот я стала, глупой. Его глупышка, Боже… И да, приходится признавать, что я действительно глупа. Глупа в своей любви к несуществующему человеку, глупа в своем поклонении ему, глупа в привычке быстро привязываться к людям, глупа в своей вере в сказку, я глупа в слепом обожании того, кто играет мной, я глупа. Я верю в лучшее. Я верю в чудо. Глупая. Сама глупая из всех знакомых мне. Попросту дура. Я позволила себя одурачить и снова сделать больно. Я ничего не могу возразить тебе, Джек. Даже если ты назовешь меня чудовищем, уродиной, посмещищем, чучелом или как угодно еще, я не возражу тебе, но только посмеюсь в ответ. Настолько я глупая.

Я закрываю глаза. Почему же так жарок? Мне становится тяжело дышать. Делаю глубокие вдохи и становится совсем темно. Я засыпаю.

– Очнись! Мари! Мари! Прошу тебя, открой глаза!

Первое, что я чувствую, это безумная боль в горе и животе. Я явно заболела, но куда больше я хочу есть. Открываю глаза все в своей же комнате, на полу. Надо мной стоит мама. На ее лице выражается ужас. Она, как ненормальная бросается обнимать меня:

– Господи! Как ты меня напугала! Я не могла дозваться до тебя столько времени.

Я пытаюсь что-то сказать ей, но из моих уст не вырывается ни слова. Голос совсем пропал. Я как-то объясняю ей, что хочу есть и мама побежала за завтраком. Еще через час она просто сидела со мной на кровати и смотрела на меня так, будто я едва не умерла. Но что это было? Я потеряла сознание? Или просто уснула? Она закутала меня во все, что можно, а я и так умирала от жары. И обняла меня так нежно, как еще не обнимала:

– Я так испугалась за тебя.

«Мама, милая, не переживай, я не собираюсь на тот свет, пока не выдам тебя замуж» - пишу я ей на планшете. Она читает и смеется:

– Вот дура! Это я так говорить должна.

Отлично, еще один человек считает меня глупее пробки.

III

Следующие несколько дней я провела в кровати и благополучно проболела. Мне позвонили все, кто можно, а Влада вообще чуть не убила за то, что я оставила ее в школе одну. Когда мне стало совсем лучше, в гости пришли Света и Катя со своими интересными новостями. Как всегда, они захватили сок, чипсы и прочие не самые полезные

вещи. Мы досмотрели ужасы, над которыми периодически смеялись, периодически спали и периодически сжимались от страха мы со Светой.

– Правильно парни говорили, что фильм неинтересный, - с досадой произнесла Катя.

– Да уж…

– Марь, - говорит Света, усаживаясь на кровать, - ты вообще в курсе, что умудрилась проболеть до самых каникул.

– Что?

– В этом году их перенесли, и теперь они начинаются на неделю раньше, - сказала Катя, разворачиваясь к нам на стуле. – То есть, со следующего понедельника. А сегодня пятница.

– Да, - добавила Света, - так что в школу ты попадешь только через месяц, грубо говоря.

– Ну, не сказать, чтобы меня это особо огорчило.

Мы смеемся.

– Кстати, как там Джек? – спросила одна, и лица обеих тут же с ожиданием обратились ко мне.

– Ой, девочки, лучше не спрашивайте.

Они переглянулись.

– Так, - Света с серьезными намерениями подсаживается вплотную, - выкладывай. Быстро.

– Он не пишет мне.

– Сколько? День? – улыбнулась Катя.

– Около недели.

– А это уже серьезно. Говорила я тебе, что не надо связываться с этими американцами. Правда, Свет.

– Нет, не говорила.

Катя наклоняет голову и пристально смотрит в глаза Свете, напрягая при этом каждый мускул лица.

– Ой, точно, говорила. И как я только забыла.

– Папа говорит, что он еще напишет мне…

– Я что-то не помню, чтобы твой папа когда-нибудь ошибался, - почти одновременно говорят они.

– Ну, он же в ЦРУ работает.

Мы снова хохочем.

– Если честно, я очень скучаю по нему. Так не хватает того, что он всегда рядом. Вот даже сейчас, когда мы сидим тут втроем, а у меня в руках нет экрана, где я вижу его, и я не делаю в истерике по двести наших фото, чтоб он там со своими дружками порассматривал.

– Тоже мне проблема, - говорит Света.

– Да, вот сейчас пошли на улицу, пусть тебя реальные парни рассматривают.

– Он тоже реальный, - вздыхаю я. – Почему же он не пишет…

– Все, это клиника. Марь, где у тебя вино?

– Свет, полегче, мне тебя потом еще домой вести.

– В холодильнике, - с энтузиазмом говорю я, и через минуту наше горло приятно жжет долго ждавшим своего часа вином.

– Да все они такие.

– Что, - спрашиваю я, кладя бокал на стол, - ты успела разбить сердце очередному ухажеру?

– Или, - Катя делает глоток, - наоборот.

– Да что ты! Чтобы кто-то посмел разбить сердце нашей Светы? Да он окажется в могиле раньше, чем успеет произнести «Прости, я все осознал».

– Представьте себе, - она посмотрела на нас, приподняв одну бровь.

Мы, насупившись, приготовились слушать.

– Вы же помните Сашу?

– Сашу? – переспрашиваем мы в двухголосье.

– Подожди, говорю я, - того самого зеленоглазого шатена, команду которого вы победили?

– Да, того самого волейболиста.