Всем глупышкам посвящается
Шрифт:
– Почему должно было быть отвращение?
– Потому что я знал, что делаю. Потому что потом надо было ехать к тебе и как-то смотреть в глаза.
– И что, теперь вы будете вместе?
– я обняла его макушку.
А он только смеялся. Смеялся, утирая слезы, видели когда-нибудь такое? Жуткое зрелище.
– Да, замолчишь ты когда-то или нет? Неужели не знаешь, что я со злости, от отчаяния! Я думал, может тебе станет страшно меня потерять.
– Ничего глупее ты сказать не мог. Я вот думаю: почему же вы, мужчины, такие. Не любите - изменяете,
Макс кивнул в мокрой от слез улыбке:
– Ты права.
Мы засиделись в своей комнатке, наедине с прошлым. Он целовал мои плечи, я смотрела на часы. В моменты, когда он прижимал меня сильнее, я боялась сорваться и не посметь уйти, вновь остаться с ним. Но Максим ничего не говорил мне. Он не просил остаться, не делал попыток задержать меня дольше, не вспоминал ничего, не лез целовать губы, даже зная, какая это слабость для меня. Он ничего этого не делал, вместо этого - сидел, закрыв глаза. Он так сильно обнимал меня, что стало жарко. Рубашка намокла. Я намокла тоже.
Но вдруг я услышала, как бьется его сердце: тяжело, нечасто, сильно. Мы поднялись и взялись за руки, сплетя пальцы. Пока мы жили вместе, ходить в таком положении по квартире было нашей привычкой. Так мы всегда были вместе. Но в тот раз он провожал меня так до дверей. У них я еще раз обняла его и уже собиралась отпустить, когда он поднял меня над полом, как ребенка, и держал так некоторое время. Потом поставил на ноги, посмотрел в глаза и гладил по щекам, придерживая голову. Он все же решился поцеловать меня легко, ненавязчиво. Мне показалось, что было это прекрасно. Он улыбнулся мне, совсем, как тогда, в самый первый раз. Максим подешкл еще ближе. Он начал говорить, не отрывая от меня рук:
– Жизнь увядает, Мари, как она быстро увядает...я смотрю на тебя и вижу себя, юного, запутавшегося и уже во всем разочаровавшегося. Мне так грустно, Мари, что ты меня не полюбила. Я еще не стар, еще нет, но сейчас я чувствую себя слишком взрослым, на порядок старше своих лет. Ты подарила мне молодость, задор, даже вернула в легкое простое детство. Я так хочу тебя, так хочу быть с тобой. Но я уже состарился...и я не твой Джек. Меня зовут Макс. А тебе же не нужен Макс - тебе нужен Джек. Иди. Иди и будь молодой, пока ты еще можешь себе позволить разбивать чужие жизни, я уже нет.
За мной закрылась еще одна дверь. Точнее, я сама ее закрыла. Чтобы ему не пришлось делать этого.
Девушка бежит по улице. Она сейчас опоздает на встречу с судьбой. Бежать быстрее. Не оглядыватья! Главное - не оглядываться. Беги. Беги. Беги.
Я добегаю наконец до папы. Его лицо выглядит озадаченым. К счастью, он уже ждет меня. Я все еще задыхаюсь от бега. Волосы рассыпались по плечам без всяких волн, перекосилась юбка, помада поблекла. Не такая уж и красивая теперь.
– Поехали! – на ходу крикнула я, захлопывая автомобильную дверь.
– Ты что, от санитаров убегаешь?
– смеялся папа, заводя мотор.
–
– Ты от меня так просто не отделаешься.
Мы поехали. Выезд из города показался мне целой вечностью. Я почему-то возомнила, что мы едем не на машине, а на ядерной ракете. В голове рождались страхи. Последним был страх, что папа не знает дорогу. После него я больно ущипнула себя за коленку, пытаясь успокоиться. Он заметил это и, улыбнувшись, взял мою руку:
– Не нервничай. Мы его еще часа два ждать будем, вот увидишь.
– А вдруг самолет опоздает? Или с ним что-то случится? А вдруг его возьмут в заложники или мы разменемся, и он уйдет куда-то?
От души посмеявшись надо мной, папа добавил газу. Показалось трасса, красиво окаймленная деревьями по бокам.
– Хватит говорить глупости. Лучше дай себе отдохнуть. Не хватало еще, чтоб твой американский австралиец подумал, что тут все девушки такие.
– Какие?
– Нервные.
– Ты хотел сказать, психопатки не уравновешаные?
– Ой, - улыбнулся он, - на вот конфету. Жуй.
И пока папа включал радио, чтобы отвлечь меня, я посмотрела на конфету. Цитрусовая. Желе. Пойдет.
О, да, сладкое неплохо успокаивает нервы. Долгая монотонная езда тоже успокаивает нервы. Но сладкое все же больше. Папа не нервничал совсем. Ему даже конфетки не понадобились. Он, конечно, всегда внушал мне образец самообладания, но в тот день особенно. Очень важно иметь рядом человека, который бы успокоил тебя, даже своим примером. Это дисциплинирует.
Тем не менее, я видела спокойную радость в его глазах. Мы часто говорили в дороге, и как-то он невзначай обратился ко мне:
– Я достаточно хорошо выгляжу?
– Естественно, пап.
– Просто я вот думаю: он едет к тебе, ты то прекрасна, но я ведь тоже должен не оплошать.
– По этому поводу вообще не беспокойся. Если это тот Джек, которого я знаю, то он будет выглядеть не лучше нашего, а то и куда проще. Будет одет без излишеств и будет с растреяной улыбкой смотреть тебе в глаза, думая о том, какой ты классный.
Он усмехнулся:
– Ладно, разберемся на месте. Думаю, я сначала дам вам время "познакомиться".
Не помню, я решительно ничего не помню более о нашей поездке. Единственное, что рисуется в памяти - огромный аэропорт, как гриб выросший нечаянно в конце дороги. На город легли сумерки. В Киеве даже дышалось по-другому, сыро, что ли. Пока папа собирал все вещи из машины и закрывал ее, я три раза едва не упала в обморок. Голова кружилась, а в животе творился непонятный заговор кишок, они, верно, решили свернуться в клубок и убить меня. Я смотрела, как десятки людей мечутся у входа. Кто-то курил, а кто-то говорил по телефону. Невозможно вспомнить их лиц и их пол. Все смешалось в одну кашу из людей. Они образовывали толпу, служили фоном для моего празднества.