"Всем сердцем с вами". Клара Цеткин
Шрифт:
Новый, 1915 год не предвещал ничего утешительного.
— Оттого, что Гинденбург стал главнокомандующим Восточного фронта, а Людендорф — начальником штаба, вряд ли что-нибудь изменится. Не это важно…
— А что важно, Клара? — спрашивает Роза.
— То, что «блицкриг» провалился.
— Какая бойня! Только на Марне бились полтора миллиона человек… — Роза нервно ходила по комнате, ломая тонкие пальцы.
Клара встретилась с Розой в маленьком кафе недалеко от городских ворот Штутгарта.
Но Клара подумала тогда, что крошечное и незаметное заведение может пригодиться для работы, для встреч по делам партии в тяжелые времена. Так и случилось. Здесь спокойнее, чем в доме Клары, вокруг которого крутятся сыщики.
Встреча с Розой вызвана важным обстоятельством. С большой осторожностью Клара ведет переписку с единомышленниками во многих странах: ищет возможности собрать международную конференцию женщин-социалисток.
Мысль об этом была подсказана еще в первые месяцы войны Лениным. А обратилась с ней к Кларе Инесса Арманд. И теперь настала пора действий.
Подготовка конференции должна быть нелегальной: такова обстановка в Германии. Теперь «Равенство» выходит в белых заплатах, наложенных цензурой, всякое слово правды влечет за собой наказание по законам военного времени…
Роза и Клара ценят каждую минуту этой своей встречи.
— В сущности, случилось самое страшное, — говорит Роза. — Грянула война, и мы оказались разобщенными. Предложение из России словно огонек впереди.
— И все же мы плывем по темной реке, Роза, так много препятствий, и вовсе не видно, как их обойти.
Даже для сугубо предварительных переговоров необходимо выехать в другую страну. Они выедут, скажем, в Амстердам и вызовут туда некоторых лично знаковых им деятельниц женского движения. С ними надо говорить уже о конкретных сроках и месте конференции.
Их беседа прерывиста, как дыхание взволнованного человека, они касаются то одного, то другого…
— Были письма от Максима?
— Несколько дней назад. Где он, непонятно. Естественно: военная цензура. Скорее всего в полевом госпитале у самых позиций.
— Клара, что сталось с Эммой Тагер? Она открыла мне дверь, и я едва узнала ее…
— Ее муж убит.
— А дети?
— Сын призван…
Они договариваются:
— Когда будет решено о встрече в Амстердаме, мы с тобою съедемся, скажем, в Дюссельдорфе, да?
— И поедем вместе?
— Конечно. Если нам дадут визу — хорошо. Нет — добудем чужие паспорта. Есть же у нас опыт подполья?
— Лишь бы удалось списаться со всеми.
Лампа на столе шипит, и Эмма входит со свечой в руке:
— Этот керосин военного времени…
— Посиди с нами, Эмма… Что говорят женщины на рынке?
— Все тоже, Роза. Что скоро и на мясо будут карточки. И шлют проклятья войне
За окнами синеет вечер.
В помещении тепло и уютно, на дешевых обоях дрожат тени, пламя свечи слегка колеблется.
И в эту минуту бойко и быстро зазвонил колокольчик входной двери.
Роза скользнула в узкую дверь за стойкой.
Вошел невысокий мужчина в дорогой шляпе, в модном касторовом пальто.
— Добрый вечер! — произнесла Эмма. — Пожалуйста, раздевайтесь!
Посетитель повесил шляпу и пальто на оленьи рога и пригладил одинокие волоски на лысине. Столиков было тут всего три, и он быстро сообразил, что может подсесть к даме, которая в одиночестве допивала кофе в свете догорающей свечи.
— Вы позволите? — спросил он учтиво.
— Пожалуйста.
Эмма внесла заправленную лампу, и теперь незнакомец во все глаза смотрел на Клару.
— Фрау Цеткин! Боже мой, фрау Цеткин! Сколько лет я не видел вас!
— Я узнала вас, господин Лангеханс. Хотя вы несколько изменились!
— Какая неожиданная встреча! — все не мог успокоиться адвокат. — Что можно у вас выпить, чтобы согреться? — обернулся он к Эмме. — Чего бы я хотел? Ха-ха! Мало ли чего бы я хотел? Французского шампанского! Русскую водку! Но как патриот я готов выпить рюмку рейнвейна. Большую рюмку рейнвейна. И кофе конечно.
— Где же вы теперь проявляете свой патриотизм, господин Лангеханс? — осведомилась Клара.
— О! Я стар и немощен… Конечно, для того чтобы сидеть в окопах. Но можно служить фатерланду и другим путем. Я прокурист [14] фирмы, работающей на оборону.
14
Управляющий, директор.
— «Нойфиг и сыновья»? — внезапно вспомнила Клара. — Скажите, а как они, сыновья?
— Уве процветает, а что касается Георга, то он на позициях. О нем ходят плохие слухи. Он всегда был несколько экстравагантен. Но это хорошо в мирное время. Когда идет война, лучше шагать в ногу со временем. Не правда ли?
— Как сказать. Вы, наверное, знаете, что, когда солдаты переходят мост, подается команда: «Идти не в ногу!» Иначе есть опасность провалиться.
Лангеханс улыбается воспоминанию:
— Георг Нойфиг! Вы помните его выставку незадолго до войны? На ней было все «не в ногу».
— «Не в ногу» с кем?
— С искусством, конечно.
Нет, Клара не склонна вступать в дискуссию об искусстве:
— Георг Нойфиг тоже человек немолодой. Что он делает на позициях?
— Таскается с мольбертом и красками и, говорят, именно там, где горячо.
Он понижает голос:
— Понимаете, фрау Цеткин, его мазня вовсе не безобидна: он рисует ужасы войны. Только ужасы.
— А разве есть радости войны?