Всем сестрам по серьгам
Шрифт:
— Честно говоря, не очень, — не стал лукавить Андрей.
— А ведь я и золото брала, и серебро сколько раз. Фаина Мазанова. Помнишь такую?
— Фамилия известная. Как же вы дошли до такой жизни?
— А то ты не знаешь! Вышла из возраста, свое отбегала и не нужна стала, будто и не было Фаины Мазановой. Я туда, сюда сунулась — в упор не видят!
— Знакомая история.
— Вот-вот. А у меня ни образования, ни профессии, зато дочка маленькая на руках. Куда крестьянину податься? Была бы еще молодая-красивая, может, иначе жизнь повернулась. А я покрутилась, потыкалась туда-сюда, да и пошла на
Андрей бросил тоскливый взгляд на кровать.
— Ну чего? Лечь хочешь? — догадалась Фаина и вновь одним мощным движением уложила его в постель.
— Что же вы ушли от своих азеров? — спросил он, пытаясь поудобнее устроиться на своем жестком ложе и морщась от постоянной, непрекращающейся боли.
— А спину сорвала, — пояснила санитарка. — Сколько я там тонн перелопатила, страшно вспомнить! Стояла и в жару, и в лютый холод, ящики таскала. А может, травмы мои старые сказались — не знаю. А только скрутило меня почище твоего — семь дней благим матом орала. Я ж вся побитая, поломанная — живого места нет. То же тело, да клубком свертело. Привезли сюда на «скорой помощи», тут и осталась. На рынок-то теперь дорога заказана, а здесь и кормежка горячая трижды в день, а главное, лечат бесплатно. А мне теперь без этого хана.
— Вам же, наверное, инвалидность положена?
— Выправила я инвалидность. Только рано мне еще на печке-то сидеть, да и не хочется. Скрипит дерево, да стоит. А кто работать стремится, всегда себе дело найдет. Ее вокруг навалом, работы, только оглядись. Не вся, конечно, чистая, но это уже другой коленкор. Не каждому быть начальником, кому-то надо и говно возить, чтоб начальники-то не захлебнулись. А по мне лучше так, чем ныть, побираться да носиться со своими болячками, как курица с яйцом. Увечье не бесчестье.
— Занятная теория, — усмехнулся Андрей. — А как же те, кто долго учился, многого достиг в своей профессии и волею судеб оказался на улице? Им тоже улицы подметать прикажете?
— А это уж личное дело каждого — улицы подметать или обратно на свою горку карабкаться, — в сердцах отмахнулась Фаина. — Слушаешь ты, а не слышишь. Разве я об этом с тобой говорила?
Санитарка подхватила свое ведро и направилась к двери, обиженная непониманием. Но в этот момент в палату вошла Алена.
— Доброе утро, — рассеянно улыбнулась она Фаине, и лицо ее, обращенное к пациенту, тут же приняло холодное выражение.
Это было так ей несвойственно, что заинтригованная Фаина мгновенно притормозила, поставила ведро и, достав из кармана чистую тряпочку, принялась тщательно протирать батарею.
— Сейчас я вам сделаю укол, — сухо произнесла Алена. — В десять часов у вас массаж,
— А по-русски вас изъясняться не научили? «ЛФК», — передразнил Шестаков.
— Это всего лишь лечебная физкультура, — сдержалась Алена.
— Вот так и говорите! — оставил он за собой последнее слово.
Алена поджала губы и вспыхнула румянцем.
— Спиной ко мне повернитесь, — сказала она, выпуская из шприца высокий фонтанчик, и в голосе ее прозвучало некое злорадство.
Андрей дернулся было на бок, и задремавшая боль, мгновенно очнувшись, пронзила спину когтистой лапой.
— Лежите, лежите! — испугалась Алена, увидев его исказившееся лицо. — Я вас сейчас в ногу уколю…
— А сразу в ногу уколоть нельзя было? — разозлился Андрей. — Или очень захотелось на жопу мою посмотреть?
— Я могла бы вам ответить, что укол в ягодицу менее болезненный и более эффективный. Но перед лицом такой несокрушимой проницательности остается только смущенно промолчать…
— Извините, — буркнул он.
— Извиняю, — легко согласилась Алена, — поскольку вы больной, а болезнь, она, как известно, и скотину не красит.
И пока Шестаков переваривал информацию, соображая, принять ли ее за оскорбление или отнести на счет народной мудрости, Алена гордо удалилась. Решив, что это все-таки оскорбление, да еще и публичное, Андрей запоздало разгневался и даже хлопнул ладонью по одеялу:
— Вот сучка!
— А ты, друг ситный, эту девочку не обижай, — заступилась Фаина. — Эта девочка дорогого стоит. Таких, как она, раз-два — и обчелся.
— Да бросьте вы чепуху молоть! — досадливо отмахнулся Андрей. — Нашли тоже уникум.
— Хоть брось, хоть подними, — не отступала Фаина. — У нее сердце золотое. И я тебе эту девочку в обиду не дам.
— Послушайте, любезная! — потерял терпение Шестаков. — Направьте свой боевой задор по другому руслу. Я эту вашу дорогостоящую подопечную не знаю и знать не хочу! И уж тем более не собираюсь мотать из-за нее свои нервы. Боже меня от этого упаси…
5
Как уж там получилось, неизвестно (как это вообще получается, хотелось бы знать?), но только все отделение уже ведало, что Ленка Силантьева влюбилась в «крутого» из отдельной палаты. И то ли оттого, что Алену любили, нещадно пользуясь ее добротой, безотказностью и искренним стремлением помочь иногда и в ущерб себе, то ли от неистребимого человеческого желания сунуть нос в чужие дела и устроить их на свой лад, а может, от неодолимого интереса к великому таинству любви, но только «травма» бурлила и волновалась, пребывая в веселом подъеме и даже некоторой ажиотации.
Это был спектакль для двух героев, где вдохновенный зритель не просто играл в массовке, а являлся к тому же режиссером, сценаристом и рабочим сцены. И Алена, захваченная водоворотом всеобщего участия, уже и сама поверила, будто что-то действительно происходит не только с ней, но и с ним, с Андреем, придавая каждому слову, взгляду, движению особый смысл, значение и намек.
Ее неудержимо тянуло в отдельную палату, и она использовала любой предлог, реальный и выдуманный, чтобы там появиться, оправдываясь тем, что ведь Викентий Палыч сам просил присматривать за VIP-пациентом, как за близким родственником.