Всем смертям назло
Шрифт:
– Что же мне, батюшка – выходит, так всю жизнь всех и пугать?
– Судьба у тебя такая, – подумав немного, тихо ответил священник. – Судьба такая тяжкая – людей пугать, чтоб они страха своего устыдились, да и победили его, страх этот. Не каждому такая ноша по плечу – а кто везёт, на того и валят. Оно, конечно, не тебя бы надо бояться – Бога надо бояться. А власти – ей правду всегда говорить, не бояться. Да ведь слаб человек, слаб, а грехи и пуще того ослабляют. Я ведь вон, тоже – как увидел тебя, испугался. А сейчас ничего – и ты уважительно беседуешь, и я тебе отвечаю. Да и жена твоя тебя не боится. И дети тебя не боятся. Как-то будет, сыне. Как-то будет всё. Ступайте с Богом, добрые люди. Вам, вижу я, некогда, а мне ещё молебен творить надобно. С Богом, прощайте.
Хорошее слово это – прощайте, не страшное совсем, подумал Гурьев. Прощать надо. Надо. Жива Россия. Жива, жива – жива. Вот такая. Значит, вытянем. Должны.
А потом снова была дорога. Дорога – как жизнь, верста
– Гур.
– Что, дивушко?
– Ты обещал рассказать, что происходит. Я понимаю – ты ждал, пока Андрюша приедет. Но вот – он здесь. Мы вместе. Я считаю, что время пришло.
– Я не знаю, дети, как сказать вам это.
– Гур?!
– Это так, – он резко дёрнул головой, провёл по лбу костяшками пальцев правой руки. – Я прошёл долгий путь – и я не знаю, как поместить его в слова. Я должен бы, наверное, написать роман – но нет. Кто-то другой напишет. Я должен сказать всё сразу – здесь и сейчас. Я не знаю, как, но и молчать я не могу.
– Тогда – начни с самого начала.
– Нет. Это тоже не выход. Нужно сказать главное. Главное – это то, что происходит сейчас. Здесь и сейчас. Главное – и здесь, и сейчас, и вообще. Раз и навсегда. Наверное, такое время, какое выпало нам, выпадает раз в тысячу лет. Или вообще – только однажды в истории. Время платить сполна за всё. По гамбургскому счёту.
– Война? Ты говоришь о войне, Гур?
– Война? – он сжал пальцами подбородок, взглянул коротко на юношу и девушку, сидящих перед ним и ожидающих его слов. Как много зависит иногда от одних только слов, подумал Гурьев. Слова. Правильные, единственные слова. – Не только война, дети. Не только. Да, идёт война. И нам стоит неимоверных усилий не свалиться в неё – сейчас, до того, как мы будем по-настоящему к ней готовы. Конечно, к такой войне подготовиться, в общем-то, невозможно. И потому, что война эта не похожа на прежние войны, и просто потому, что происходящее всегда отличается от задуманного, от плана. Но есть всё-таки многое, что можно и нужно, – и учесть, и спланировать, и сделать. Почти ничего из этого невозможно сделать без единой государственной воли и государственной мощи. Эта сила, это могущество – они не берутся из ничего. Это кровь, пот, и слёзы. В одной умной книжке сказано, ещё очень давно: все огромные состояния нажиты нечестным путём. Это правда. Кто выступает в роли собственника – человек или государство – неважно. То, что сейчас происходит, происходило бы при любом правительстве, при любой власти. У нас нет границ-океанов, нет высоких берегов, за которыми можно было бы, не спеша, накапливать богатства и мощь. Мы должны сделать это быстро, быстрее всех, потому что мы слишком долго запрягали, – а теперь вынуждены ехать очень, очень быстро. Прежние хозяева страны, те, кто раньше отвечал за выполнение этой задачи, не справились с ней. Система отбора людей, готовых к самопожертвованию и самоограничению, дала сбой, перестала работать. Поэтому произошла революция. Она оказалась гораздо страшнее, чем ожидали – даже те, кто её начинал. Впрочем, именно так всегда и случается. И вместо тех, кого ожидали – новых людей, готовых служить Родине не за страх и не за сребреники, а за совесть – полезла из щелей всякая нечисть. Этот хаос – его необходимо обуздать. Другого выхода нет, не существует. А это значит – всё, чем можно управлять, должно быть сосредоточено в единых руках. Это значит – когда ты умираешь от жажды, ты не спрашиваешь, сколько стоит стакан воды. Ты платишь и пьёшь – или умираешь.
– Лес рубят – щепки летят.
– Нет. Люди – не щепки, не винтики. Конечно, нет. И человеческая природа остаётся, берёт своё – в любых условиях. У нас условия плохие – иногда очень плохие. Не хватает часто самого главного, самого необходимого – еды, крыши над головой. Это очень горько – но это цена. Цена за ошибки прошлого, за лень и нерасторопность наших отцов. Поэтому мы хотим оставить вам, нашим детям, великую державу. Сохранить и приумножить легче, чем создать с нуля. Сгладить острые углы можно и после. Всему своё время, дети, понимаете? И бывает такое время – ты должен платить. Чем позже ты платишь – тем дороже ты платишь. Это – железный, стальной закон. И в какой-то момент – ты понимаешь: цена неимоверно высока. Слишком высока. Но ты не можешь остановиться, и нет пути назад. Можно лишь смягчить, немного довернуть руль, притормозить – но только чуть-чуть. Если остановишься – или помчишься слишком быстро – свалишься в пропасть. Нельзя ни того, ни другого. Нельзя ни раньше, ни позже. Нельзя спорить о цене воды, умирая от жажды. Природа человека такова: он стремится к цели путём наименьших затрат сил. И никто не хочет потратить больше – даже когда это необходимо. И необходимость понимают не все. Далеко не все, – значит, придётся заставить. Значит, придётся заставить всех поверить – мы, именно мы, знаем лучше, что нужно сделать и как. Не вообще, не всегда и везде – но здесь и сейчас. Здесь и сейчас – мы. Здесь и сейчас – без нас всё было бы гораздо хуже, нелепей, кровавей. Именно поэтому мы – здесь и сейчас. Здесь и сейчас нам нужны
– Зачем всё это, Гур?! Зачем?!
– Сильная Россия – залог Мирового Равновесия. Держава Удерживающего – мир для всех, мир на тысячу лет. Мирная, неагрессивная, не стремящаяся никого задавить и подмять под себя – но сильная. А слабая Россия – это хаос и смерть по всей планете. Такова цена, Дашенька. Слышишь, Андрей? Единственная цена, невозможная цена – она такова.
Девушка долго молчала. Потом проговорила – голос её звенел и дрожал от слёз:
– Это очень страшно, Гур. Очень-очень.
Гурьев посмотрел в её чёрные от горя глаза и кивнул:
– Я знаю. А теперь – это знаете вы.
– И что же нам делать? Зачем мы? Для чего нужны мы?!
– Вам и самим известен ответ, но я его всё же озвучу. Именно вы будете своим существованием, своим примером, а если надо – то своей властью строить ту самую систему отбора лучших на благо всех. Без вас она невозможна. И вы обязательно справитесь. Вам предстоит хранить эту державу тысячу лет. Смирять похоть сильных к слабым. Смирять зависть слабых к сильным. В державе ста пятидесяти языков и двухсот миллионов судеб только царь вправе сказать последнее слово, потому что всем угодить, сделать всем хорошо – невозможно. Царь есть суд. Суд есть равновесие. Равновесие – условие продолжения жизни. На этой земле. Под этим небом. Под этим солнцем.
Москва. Кремль. Май 1941 г.
– Ничего не случится, – Гурьев посадил детей перед собой, посмотрел обоим в глаза. – Ничего плохого случиться с вами не может. Хорошенько запомните это. Оба. Я вас выведу даже из ада, если будет нужно, а Кремль – это просто большая, к тому же – нами, нашими людьми охраняемая крепость. У нас всё есть. Городецкий вас будет ждать, подстраховывать. Вы войдёте и выйдете невредимыми, даже если всё окажется совсем не так, как я замыслил.
– Всё всегда бывает совсем не так, – вздохнула Даша. Городецкий, подумала она. Имя какое – как пулемётная очередь. Они все такие – и Гур. И Варяг. И Андрей. И я тоже – должна.
– Не в этот раз, – резко сказал Гурьев. – На этот раз – всё будет так. Ничего не бойтесь. Если он хотя бы заподозрит, что вы боитесь – ничего не выйдет. Учтите – на вас сейчас смотрит весь мир, даже не подозревая об этом. В ваших руках – не только судьба этой страны, России, но и всех остальных. Слышите меня? Понимаете меня?
– Слышим и понимаем, Гур, – Даша взяла Андрея за руку, положила себе на колено. – И слышим, и понимаем. Понимаем, что ты чувствуешь. Правда, Андрюша? – Андрей кивнул. – Вот. Гур, мы справимся. Должны – значит справимся. Всё.
Всё, подумал Гурьев. Действительно – всё. Сделано – всё. Теперь – или да, или нет. Теперь, когда сделано всё, что можно – случится, чему суждено. И мы с этим обязательно справимся.
Сталин долго изучал «объективки», тасовал фотоснимки, перекладывал бумаги, раскладывал их на столе, снова подносил к глазам. Долго, – бесконечно долго. Потом – долго читал записку Андрея. Поднялся, вышел на свою «тропинку» и возобновил по ней вечный бег. Интересно, подумал Гурьев, сколько вёрст протоптал по этому коврику товарищ Сталин за столько лет? Наверное, уже до Луны можно дотопать. Сталин остановился: