Всем стоять на Занзибаре (сборник)
Шрифт:
Я узнал нож – его украли из моего дома.
Ни слова не говоря, не шевелясь, он глядел прямо вперед.
Прикоснувшись к его руке, я ощутил холодную плоть, влажную, словно только что извлеченная из воды рыбина. Я поискал пульс на запястье. Его не было. И на смертном одре повторю эти слова, сердце его не билось. И его застывшие глаза глядели вперед, ничего не видя перед собой.
Начала собираться встревоженная толпа, но ни им, ни мне не удалось остановить Инкарнасьон. Вскрикнув, она извлекла нож из его груди и в мгновение ока обратила против себя. Я и не думал, что она любила
Иногда мне казалось – она любила Луиса и ненавидела того, кто сейчас смертью своею лишил ее долгожданной возможности отомстить. Так или иначе она упала на землю, а он повалился на шею коня.
Но она пала замертво, а он, упав, ожил. Секундой позже из раны его заструилась кровь.
Среди нас нет врача, правда, я кое-что понимаю в медицине, но у нас есть curancieras [102] – старухи, вроде моей домоправительницы – они знают толк в травах. Через несколько дней он был уже на ногах.
102
Знахарки (исп.)
Только оставался бледным и говорил немного. Он исповедался, рассказал о своих злодеяниях – этим я не нарушу тайны, он признавался в них не мне одному – и отбыл преображенным. Стал усердно и безропотно работать, все заработанное отдавал бедным и дряхлым, ел, что дают, и спал, где придется.
Из трат позволял себе лишь цветы на могилу Инкарнасьон. Исчезла гордость, а с нею похоть и гнев. Действительно, некоторые говорят, что, умерев, он отправился в рай и ангелом вернулся в тело мужчины. Но я в этом сомневаюсь.
От сигары остался окурок. Священник смял его, поднялся.
– Утром, – проговорил он, – вы встретитесь с ним, и сами решите, какой это ангел.
Я нашел его соответствующим описанию: в ветхой одежде, босой и бледный, он нес две полных бадейки с водой и поначалу не хотел оставлять работу.
Возможно, он понял, что я не похож на обычных охотников за сенсациями, встречавшихся прежде с этим чудом природы. Быть может, он увидел во мне ученого и тем объяснил мое любопытство. Кто знает? Главное, что после того, как я предложил ему последнюю сигару – и получил отказ, он отвел меня в сторону, где мы могли усесться и без всяких преамбул спросил:
– А знаете ли вы, что такое быть мертвым?
Я покачал головой.
– Не знаю, что бывает с теми, кто почил с миром, – произнес он. Голос его был тонок; однако если судить по произношению, я, против ожидания, беседовал с образованным человеком. – Могу сказать, что бывает с теми, кто умер насильственной смертью.
– Когда становится хуже некуда – все останавливается. В тот самый миг, когда ты осознаешь, что происходит. Когда боль от раны становится нестерпимой. Более того – в тот самый миг, когда ты осознаешь все ошибки, что привели тебя к смерти; нет, не то, что ты проглядел последний выпад убийцы, упустив нож из вида, – нет, каждую ошибку с тех пор как научился говорить, каждую ложь, каждый обман, каждую жестокость и насмешку, всякий поступок, заставивший другого возненавидеть тебя. Или не поверить тебе – это
– И тогда вот, на пике агонии, как я уже сказал, все и прекращается.
– Только мысль остается. Она продолжается. И будет продолжаться – до конца вечности. Мир наш сотворил очень жестокий Бог. Он хочет, чтобы мы страдали, и никогда не перестанет изобретать новые способы достижения своей цели. Все мы Его жертвы – и вы тоже, и священник. Я все рассказал ему, но он сделал вид, что не поверил. Если Господь жесток, сказал он, разве мог бы я превратиться из отъявленного грешника – бандита, убийцы, насильника – в добродетельную персону, которая сейчас перед вами!
Я сам задавал себе этот вопрос: в те дни я еще сохранял остатки веры.
– Это, чтобы вам тоже теперь терзаться, – помедлив объявил он и поднялся. – Я, правда, держусь другого мнения. Для меня важно вот что. После смерти я познал запредельное зло, которое покоряется одному лишь Создателю. Все ничтожные пороки и грехи рода людского только бледная тень этого зла.
И он направился к своим ведрам.
– Подождите! – вскричал я, чуть не попытавшись перехватить его за руку… но в последний момент возможность физического контакта устрашила меня.
Остановившись, он поглядел на меня пустыми глазами – такими наверно были они в день его возвращения.
– Но каким образом ваша история может заставить меня страдать? – поинтересовался я.
– Очень просто! Весь остаток своей жизни вы будете гадать, прав я или нет. Только я, в конце-то концов, уже побыл мертвым.
Взяв ведра, он направился прочь.
Это случилось тридцать четыре года назад, тогда я был молод. С той поры я отдался изучению фольклора и библейской экзегезы. Тысячу раз, сотню тысяч, читал я о воскресении, и чаще всего, конечно, повествование об Иисусе и Лазаре. Но никогда не находил утешения. Все случилось так, как предсказал бывший мертвец.
Теперь, на семьдесят третьем году, я понимаю, что срок моего свидания с истиной уже недалек. Здоровье мое ухудшается, пора решаться. Он говорил, что знает, как бывает с теми, кто умер насильственной смертью. Я купил бутылочку яда. Говорят, он действует мягко – просто засыпаешь. Навсегда.
Если действительно мы запечатлеваемся в вечности такими, как в последний миг, а после ничего уже не меняется, кроме мыслей, – так вот, я не желаю, чтобы у меня вообще были хоть какие-то мысли перед концом.
Я промокну эту страницу и оставлю свои записки в том месте, где их найдут. Рюмка ждет рядом с бутылкой. Я разжег очаг – сегодня холодно.
Отсветы пламени играют на гранях стекла, напоминая об Аде.
Какая жестокость со стороны Творца… зачем понадобилось Ему, чтобы создания Его знали о неизбежности смерти?
Как-то в недавнем будущем...
Р одиться пророком — все равно что быть брошенным в море с жерновом на шее. Тому, кто пишет научную фантастику, это известно слишком хорошо. Появляется в гостях некий незнакомец, который интересуется с таким видом, будто задает самый оригинальный в мире вопрос: «Мне всегда хотелось узнать, а где вы все— таки берете свои безумные идеи?»