Всем стоять на Занзибаре
Шрифт:
Дональд ошарашенно уставился на телефон, словно, несмотря на отсутствие экрана, по кабелю мог видеть лицо звонящей.
– Что, язык проглотили? Чего удивляться! Надо было знать, что вам, паршивцам, нельзя доверять! Ну, я-то в этих кругах пообтерлась. Уж я-то устрою так, чтобы вы никогда…
– Хватит!! – оборвал ее Дональд.
– Ну уж нет! Слушай, бледножопый…
– Где ты была, когда я разбирался с мокером? – взревел Дональд. В зеркале над телефоном он увидел отблеск света из номера Бранвен – розовато-персиковое свечение.
– А это, мать твою, тут при чем?
– Сотня человек видели, как мокер
– Ну, после четырех папа-мама здесь обычно затишье, и…
– И что ты сделала, поехала за город, а? Молчание.
– Ага, ясно, – с едким сарказмом сказал Дональд. – Ты думала, я найму бригаду посыльных и скажу им: «Я пообещал кое-что одной женщине, которая не способна сама разрабатывать свою тему. У вас четыре часа, чтобы найти, где она прячется!» Знаешь, где я был через четыре часа после того, как это случилось? В университетской клинике, накачанный транками до коматозного состояния! Это тебе как, сойдет в качестве оправдания?
Молчание.
– Катись ты знаешь куда… а я пойду снова лягу!
Он оборвал связь. Почти сразу телефон загудел снова.
– Черт бы все побрал? В чем дело?
– Это управляющий, мистер Хоган, – очень нервно сказал молодой голос. – Тут много важных персон желают с вами поговорить. Говорят, это очень срочно, сэр.
Дональд перешел на ятакангский и повысил голос так, чтобы его слова – если у трубки не узконаправленный динамик – донеслись бы до стоящих у телефона на том конце.
– Скажите им, пусть идут торговать мочой своей бабушки. Если до девяти утра по этому номеру еще хоть кто-нибудь позвонит, я вас, лично вас, закатаю в шкуру помершей от гангрены коровы и подвешу на прокорм канюкам, поняли вы меня?
«Одно я смог оценить только по приезде сюда: ятакангский прекрасно подходил для того, чтобы изобретать на нем всевозможные ругательства».
Он ненадолго задумался. Потом собрал одежду, коммуникоплект и все, что, как ему показалось, может потребоваться утром, перенес вещи в номер Бранвен и, задвинув засов с ее стороны двери, забрался к ней кровать.
Но на сей раз заснуть ему не удалось. Казалось, после звонка Делаганти и событий предшествующего дня его мозг разослал поступившую в него неприятную информацию на всех мыслимых радиочастотах, а теперь она эхом вернулась к нему обратно.
Лишь смутно он отметил то, чего почти ожидал: шаги в коридоре, громовой стук в дверь его номера, щелканье и скрежет, когда кто-то попытался вставить в замок отмычку. Но ведь он для того и опустил собачку. Разочарованный взломщик выругался и ушел, вероятно, сожалея о взятке, которую дал портье, чтобы узнать номер комнаты.
Это, однако, было менее важно, чем противоречивые мысли и образы, мечущиеся в его черепе. Десять лет он вел себя как губка: ничего не делал, только впитывал полученную из вторых рук информацию, и это никак не подготовило его к таким действиям, каких сейчас от него ожидают. Даже новая его версия, модель, появившаяся на свет после опустошения, не удовлетворяла новым требованиям.
Бранвен рядом прошептала что-то, соблазняя потеряться в животных ощущениях, но он не нашел в себе сил
«Должен же быть какой-то выход… думай, думай!»
Постепенно из потенциальных возможностей сложились планы. Лицо мокера поблекло, забрав с собой ощущение тошнотворной паники, и сменилось смутной гордостью за возложенное на него – поступок, могущий изменить ход истории.
«Я знаю, на что подцепить Сугайгунтунга. Я знаю, как связаться с Джога-Джонгом. Между первым и вторым дело только в…»
Его тело расслабилось и отдыхало, а неуемный разум переваривал и упорядочивал события минувшего дня.
В восемь утра он заказал завтрак и перепробовал, что мог, с маленьких тарелочек, полных жареных и маринованных деликатесов: рыба, фрукты, овощи. Запил еду обжигающе горячим чаем. Бранвен, голая, как была всю ночь, подавала ему молча и удостоверилась, что он насытился, прежде чем сама взяла еду.
Он обнаружил, что ему это нравится. Было в этом что-то от восточной роскоши, непривычной и достаточно чуждой, чтобы соответствовать странной стране, в которую его занесло.
«Невозможно представить в такой роли Жаннис…»
– Мне нужно уйти, – наконец сказал он. – Может быть, я еще увижу тебя сегодня вечером.
Улыбнувшись, она обняла его, а он подумал, что, если они увидятся снова, значит, произошла катастрофа. Но воображать катастрофы вредно. Он оделся, собрался, повесил на плечо сумку-коммуникомплект и, решив идти напролом, спустился в главный вестибюль.
Там царила утренняя суета, но помимо постояльцев и обычной обслуги здесь были люди всех возможных цветов кожи, которые праздно сидели тут и там, пока не заметили его. А тогда они надвинулись, как акулы, приближающиеся к раненому пловцу, подняли камеры, микрофоны и голоса.
– Мистер Хоган, вы, наверное… Мистер Хоган, позвольте мне… послушайте, и я…
Толстая арабка, среагировавшая быстрее остальных, подсунула камеру практически ему под нос. Вырвав, он швырнул ее в лицо японцу справа от себя. Когда дорогу ему загородил плотный сикх в тюрбане, он ударил его в бок кулаком и перешагнул через падающее тело. Возле главных дверей стояла пальма в кадке, через которую он перепрыгнул, а затем повалил, задержав тем самым всех репортеров, кроме настойчивого африканца, которого пришлось ударить ногой в голень. Споткнувшись, африканец опрокинул человека за собой, что дало Дональду время выскочить на улицу и подозвать пустое такси.
За ним последовала машина с двумя бесстрастными мужчинами: доказательство того, что Тотилунг сдержала свое обещание, догадался Дональд. Он посулил водителю пятьдесят талов, если тот сумеет стряхнуть «хвост», и таксист провез его по череде узких переулков, наполовину перекрытых ларьками и козлами. Наконец ему удалось проскочить перед стадом овец, которое задержало вторую машину.
Довольный Дональд расплатился и подозвал первого же риксу, мимо которого они проезжали. Учитывая цвет кожи и внешность, он ни за что не смог бы совершенно потеряться, но по крайней мере пока никто не знал наверняка, где он.