Всемирная выставка в Петербурге
Шрифт:
В довершение ко всему ещё и дождь пошёл — как будто бы на небе кто-то решил, что для Коржова слишком жирно будет оставлять ещё возможность выспаться на скамейке!
Куда теперь идти? В ночлежный дом?
Оглядевшись вокруг, Миша сообразил, что он снова двигался в направлении Голодая. В голову не пришло ничего лучше, как вернуться туда и опять залезть в одну из кабин колеса обозрения — у нее, по крайней мере, крыша есть. Ночью на стройке, конечно, стоит охрана, но её совсем немного, да и места расположения Коржову известны.
Дороги до стройки оставалось всего полчаса, но и та не прошла спокойно: дважды Михаила окликали полицейские. Он поймал себя
Рассудив так, прежде, чем идти на колесо, Михаил пробрался в Павильон Нефти. Он помнил, как жандармы перепортили тут пол, крича о том, что под его досками якобы можно что-то спрятать. Что ж, под полом, так под полом! Ночь была лунная, так что ориентироваться внутри павильона можно было и не зажигая света. На которую половицу падает свет из-под бороды витражного Менделеева, Коржов прекрасно помнил. Он поднял её, положил в образовавшуюся полость свою реликвию и аккуратно замаскировал следы вторжения.
А затем побрёл на колесо — третий раз за день.
Глава 27, В которой Венедикт сначала думает, что всё пропало, но потом наполняется новым энтузиазмом.
Было похоже на то, что Венедикта товарищи всё-таки бросили. Он знал, что порою приходится терпеть и ждать команды от Исполнительного комитета очень подолгу, по несколько месяцев даже. Но тут явно был не этот случай: ведь ждать не велели, сказали, сигнал скоро будет. Однако никакого сигнала от энэмов так и не поступило. Венедикт был готов на что угодно ради Организации: умереть, убить по её приказу, даже уступить самую почётную роль в деле спасения России, если будет надо, кому-то другому. Но его просто бросили! Видно, сочли недостойным. Забыли. Решили отделаться. Вспомнилось, как одной очень перспективной девице из высшего света, хотевшей работать в терроре и рвавшейся быть исполнителем, велели сперва съездить на воды и подлечить нервы: говорят, министры-душегубы виделись ей в просто обывателях на улице, а одного полицмейстера она посчитала переодетым губернатором Петербурга. Вера Николаевна тогда ещё просила Венедикта не предоставлять этой молодой особе никаких энэмовских фамилий и адресов. Неужели теперь с ним вели себя так же?! Неужели считали уже непригодным для дела?! Более обидной ситуации Венедикт и представить себе не мог. Если бы Исполнительный комитет приказал ему оставить революционную деятельность — он пожалуй что и подчинился бы. Но его не удостоили даже таким приказом!
Были мысли в самом деле бросить революцию, устроиться приказчиком, забыть о народных страданиях и запахе динамита... Но понял — не сможет. Решил присоединиться к какой-нибудь другой революционной организации. Сперва искал выходы на «Союз» Ульянова и Цедербаума. Эта партия, конечно, очень маленькая, вечно ссорящаяся со всеми, бесперспективная, но ведь надо же хоть где-нибудь участвовать! Потом прочитал, что Ульянова арестовали, и передумал. Вскоре нашёл ещё какую-то группу, именовавшую себя немного-немало новой «Народной волей». Сперва воодушевился, но когда узнал, что следующий планируемый теракт будет состоять в убийстве какого-то скотопромышленника, а экспроприация — в налёте на его квартиру,
Венедикт уже совсем расстроился и разочаровался: в товарищах, в других организациях, в себе...
... И вдруг в один день встретил Федю.
Теперь тот, как оказалось, обслуживал фонари в другой части города. Вот почему Венедикт не сумел отыскать его прежде!
— Барин! Вот так встреча! — Крикнул Федя. — Так вы мне галош и не подарили!
— Прости, друг, — произнёс Венедикт после того, как они обнялись и расцеловались. — Не было возможности. Дом наш сгорел, Роза погибла, а Веру Николаевну я из виду потерял.
— Ну это ничего, — ответил Федя, не особенно расстроившись этой новостью. — Я другого хорошего барина отыскал. Он сказал, галоши ещё лучше справит, самые моднейшие, с треугольником!
— Это что ещё за барин?
— Вроде вас такой, — сказал фонарщик шёпотом. — За народ радеет тоже. Говорит, что за мужицкие страдания отомстить пора всем господам. И ещё говорит, что война между фабричными ребятами и капиталистами теперь будет. Не на жизнь война, а на смерть. В общем, барин такой... Интересный...
— Всерьёз ли он это?
— А как же! Говорит, его синемундирные тридцать лет продержали в застенках. А теперь он, значит, вырвался и мстит будет!
— Тридцать лет?!
«Уж не Нечаев ли?» — Подумал Венедикт. Сердце его заколотилось от восторга. Неужели Федя сумел выйти на такую легендарную особу?!
— Да как ты нашёл его?
— В чайной с одним заводским мужиком повстречался. Тот меня с другим свёл, с тем, который разные бумаги раздаёт рабочим на проходной. А тот с третьим — который шрифт дома хранит. Этот третий с моим барином через каких-то студентов сошёлся: ищут, говорит, тут человека, какой в классовой борьбе опыт имеет. Я и вызвался. Мы с барином немного говорили. Только про галоши, да про месть, да про войну. Обстоятельно беседовать мы завтра будем с ним — во-о-он в том трактире!
— Федечка! Возьми меня с собой! — Потребовал Венедикт.
— У него, может, галоши-то последние...
— Не надо мне галош! Борьбы хочу! За народ душа болит! Чувствую, решительная схватка надвигается! Я не могу в стороне быть!
— Ну, раз так, конечно! — сказал Федя. — Он как раз про товарищей с опытом спрашивал.
***
Нечаева он узнал сразу же — хоть и видел его лишь на фотографиях и гораздо моложе, чем нынче. Не узнать этого хитрого прищура, этого отрешённого взгляда, говорящего о том, что для его обладателя не существует никаких границ, никаких правил, никаких дурацких предрассудков, невозможно было! Седая клочковатая борода делала Нечаева похожим отчасти на Маркса, отчасти на Льва Толстого — если подумать, то была деталь неотъемлемая для нынешних властителей умов. Даже некая небрежность и немытость во всём облике героя Венедикту импонировали, делая его похожим на средневекового монаха, презревшего плоть, воспарившего духом в иные миры — в те миры, где уже есть социализм...
В трактире они наняли отдельный кабинет. Чтобы не вызвать подозрений у хозяина заказали жареную пулярду, маседуан в дыне, бутылку водки и ещё какой-то снеди, за которую сразу же принялся Федя. Что до Венедикта и Нечаева, они так и не дотронулись до еды, безотрывно проговорив весь вечер. Может быть это было иллюзией, самообманом, но Венедикту показалось, что они нашли друг в друге тех, кого искали: как был счастлив он возможностью работать с легендарным человичищем, так и Нечаев нашёл в Венедикте именно такого образованного, дельного, горячего товарища, какого и искал.