Всемирные следопыты Хома и Суслик
Шрифт:
– Брр! Холодная...
А затем Хома его из воды выгнать не мог. До посинения плавал Суслик. И потом на берегу дрожал.
– Солнце с-совсем не греет! И уселся на самом солнцепеке. Сидел, пока не задымился.
– Ну и печет! Прямо пекло какое-то!
– заныл он. Для него все на свете не так устроено.
Отправились, наконец, за орехами. Теперь уже и впрямь по самой жаре. И, пока еще недалеко отошли, Суслик раза три бегом возвращался. Окунуться.
В орешнике он опять заныл:
– Лучшие орехи -
Вот чудила! Самые лучшие орехи - внизу. На ветках у земли. Там никто не ищет. Все бросаются к тем, что на виду. А внизу-то их полным-полно!
Хотел было Хома ему показать, но...
– Лиса!
– вскричал Суслик. Бухтеть бухтит, а начеку.
Чудом, как всегда, сумели удрать. Лишь клочок шерсти успела Лиса у Суслика вырвать. На ходу.
– Семь шкур сняла!
– ощупывал Суслик себя дома, в норе. А сам жив-живехонек.
– Лиса и та тебе не угодила, - попенял Хома.
– Как?
– оторопел лучший друг.
– Семь не семь, а одну шкуру вполне могла снять!
– Вон ты как!
– обиделся Суслик.
– Мне плохо, а тебе хорошо?
– И тебе хорошо!
– подчеркнул Хома.
– Это нам свыше дано, - загадочно добавил он.
– Свыше?
– А то как же! Все свыше дается: и вишни, и горох, и орехи... Они же вверху. Даже к тем орешкам, что внизу висят, нам тянуться надо.
– Верно, - озадачился Суслик.
– А солнце? Выгляни из норы. Оно сверху греет!
Суслик подумал.
– Ну а нора?
– коварно заметил он.
– И нора. Она сверху вниз идет.
– Правда, - прошептал Суслик. И, расщедрившись, угостил Хому березовым соком. Полную чашку налил. Большую.
– Гляди-ка, - вновь удивился он.
– И сок сверху льется. А не снизу вверх.
– Именно!
– Ну ладно. Все нам свыше дано. А кем?
– До чего же ты непонятливый! Я уже давно про это говорил, когда Великую тайну открыл. Помнишь?.. Кто все на свете создал и устроил, Тот и дает.
– Но Его же не видно!
– Как - не видно?
– всплеснул лапами Хома.
– Да ты выйди и оглянись вокруг. А земля, вода, деревья и воздух - откуда взялись?
– Но Его-то не видно, - снова заметил Суслик.
– Погоди, ты разве никогда не заходил ко мне поболтать ночью? терпеливо спросил Хома.
– Заходил. И сразу уходил. Если ты спал.
– И ты меня видел?
– Не видел. Темно...
– А чувствовал, что я дома?
– Конечно.
– А как ты узнавал?
– допытывался Хома.
– Ты дышал.
– А бывало так, что и дыхания моего не слышал?
– Бывало, - кивнул Суслик.
– Сверчок заглушал.
– А без сверчка?
– Тоже, - растерялся лучший друг.
– Странно. Помнится, вхожу, темно, не слышно ничего. А все равно чувствую - здесь ты. Когда тебя нет, нора будто и не та.
– Вот! Не видно, не слышно, а ты все равно чувствуешь. А теперь широко подумай, с размахом. У меня - всего-то нора, а у Него -весь мир! И это так же чувствуется. Только настройся и сразу поймешь: Его неслышное дыхание повсюду, - проникновенно сказал Хома.
– Во всем!
– Теперь понял, - притих лучший друг.
– Повторить сможешь? встрепенулся он.
– Нет, - покачал головою Хома.
– А вот другое скажу. Как Он о тебе, дурашке, заботится!.. Живи и не скули. Радуйся.
– Говоришь, обо мне заботятся? А Лиса у меня шерсти клок выдрала. Хороша забота!
– Глядите на него!
– поразился Хома.
– Вновь уцелел, ни разу его не съели, а еще и жалуется!
– Я не жалуюсь, - спохватился Суслик.
– Я просто так.
– Если б тебе, хоть иногда, не доставалось от Лисы, ты бы вконец обнаглел и обленился, - убежденно произнес Хома.
Суслик вновь глубоко задумался. И затем вздохнул.
– Ты прав, пожалуй.
Глубокие мысли ему трудно давались. Очень.
– И как ты до всего этого додумался?
– с уважением взглянул он на Хому.
– Много думал...
Они умолкли.
За входом в нору слабо посвистывал ветерок. Солнечные зайчики мельтешили на пороге. В кладовке запел сверчок.
И было хорошо.
Как Хому строго судили
Мало того, что Медведь был самый большой и сильный. Он еще был и Главный судья в их краю. Судил, рядил, все споры решал. Когда хотел. В свободное, от поисков дикого меда, время. Или от иных, таких же важнейших забот.
Обратилась Лиса к Медведю: осудить Хому. Строго наказать, чтобы другим неповадно было. За что? А за все!
Мешает он ей, Лисе, на Зайца охотиться, на Суслика, и даже на Ежа. И на него самого - Хому.
Это раз!
Насмехается над нею, Лисой. Рыжей называет. Рожи издали корчит. А вблизи язык показывает. Большой язык. Хотя сам и маленький.
Это два!
И вообще его давно пора к порядку призвать. За нахальство и живучесть.
Это три!
Прямо неистребимый какой-то. Из любого положения выкручивается. Основной закон нарушает: "Сильный всегда прав".
Это четыре!
Много себе воли взял. Много себе хомяк позволяет. Ну ладно, он всегда удирает, спасается. А других зачем спасает? Что если все звери-зверьки подражать ему станут?
Пять!
Пять обвинений, полагала Лиса, хватит с лихвой.
И так она надоела Медведю своим нытьем, что он в конце концов суд созвал.
Большую поляну заполнили жители рощи, поля и луга. Пришли все кому не лень. Кабану, например, было лень, и он не пришел.
– Глупое дело - по судам шляться, - прохрюкал он болтливой сороке. Она приглашала всех на редкое зрелище.