Всемирный следопыт 1926 № 09
Шрифт:
Он не мог прибегнуть к защите закона; сделай он это, Амама узнала бы, что он получал деньги и скрыл это от нее; не мог он даже пожаловаться своим друзьям из опасения, что это дойдет до ушей его дочери. То, что старик покучивал, не имело особого значения, но, скрыв от нее деньги и умолчав про свою сделку с Первисом и Вайзманом, он совершил подлость.
Итак, не подкрепившись ни одним глотком водки и предвидя впереди плохие времена, Жан Франсуа вернулся домой и лег на свой спальный мат, стараясь заглушить свое горе при помощи пачки крепкого табаку.
В доме Жана было всего две
Вдруг, пока он лежал, работая челюстями и уставившись на сверкавшую полосу воды, в голове у него зародилась совершенно неожиданная мысль: — «А почему бы и нет?»
«Почему бы и нет? — раздумывал про себя Жан. — Почему? Гм!.. Нет, нет, это было бы совсем дурно. Дамеа — хороший парень и всегда был добр к нам, да и, кроме того, я надеюсь, что он впоследствии женится на Амаме. Это сокровище, без сомнения, он бережет к тому времени, когда они поженятся. Да, но женится ли он когда-нибудь на ней? Несомненно, женится. Кроме того, я не мог бы продать этой жемчужины. Однако, почему бы я не мог ее продать? На всякую вещь найдется покупатель; дело только в цене. Нет, нет, и не думай, Жан Франсуа Калабасс, это недостойная мысль… А все же…».
Он повернулся на левый бок и закрыл глаза; видя его в таком положении, можно было подумать, что он крепко спит.
Прибой на рифе пел, и ветер шелестел листьями, производя звук, похожий на звук дождя. Казалось, что Жан Калабасс грезит, погруженный в глубокое забытье, умерший для всего окружающего; вдруг, приподнявшись на локте, он осторожно повернулся и начал ползти по матам к входу.
За порогом он встал на ноги.
Не было никого, кто бы мог подсмотреть и увидеть.
Старик подошел к маленькой полке у входа, где обычно лежал нож, употреблявшийся для различных хозяйственных целей, от чистки рыбы до вырезывания тростника; затем, приблизившись к большому дереву, он опустился на колени в том же месте, где опускался на колени Дамеа, и начал отрывать сокровище. Не в первый раз уже проделывал он эту работу; любопытство подстрекнуло его к ней в ту же самую ночь, как жемчужину похоронили. Но старик скрывал с тех пор сделанное им открытие, скрывал его совершенно невинно, без малейшей мысли или желания обокрасть Дамеа, — эта мысль пришла ему в голову всего десять минут тому назад. Заровняв ямку и разгладив песок, Жан Франсуа встал и с маленькой жестянкой в руках вернулся домой, вполз в свою комнату и лег.
Он принялся прислушиваться. Сквозь ропот прибоя и шелест ветра в листьях
VI. Янтарное ожерелье.
Вот уже несколько дней, как Жаном Франсуа овладела полная апатия, он не выказывал ни малейшего интереса к происходившему вокруг него и совсем лишился аппетита. Дело дошло до того, что Амама, решив, что он болен, предложила пропустить ловлю и остаться с ним на весь день, чтобы сварить ему обед, но он сердито отверг ее предложение. Если она вдруг готова поступить таким образом, почему она не подумала об этом раньше, вместо того, чтобы вечно где-то бегать с этим негодным Дамеа.
Амама слушала его с ужасом. Никогда он не говорил с нею таким образом, никогда не смотрел он на нее так косо, точно ненавидел ее. Немного позднее, когда Амама была на лагуне с Дамеа, юноша мог бы заметить, что с девушкой творится что-то неладное, но мысли его были заняты другим. Для Дамеа, как для ребенка, все заключалось в моменте и в деле, которым он в данную минуту занимался.
Амама стояла теперь на коленях в своей пироге, принимая раковины, которые Дамеа вытаскивал из моря, и раздумывала все время о своем отце, об унынии, в котором он находится уже несколько дней, и о резкой перемене его обращения с нею.
Они вернулись за час до солнечного захода и, под'езжая к берегу, заметили, что там происходит что-то необычайное: женщины смеялись, а дети кричали и толкались, следуя за двигавшейся по берегу фигурой человека, размахивавшего лодочным веслом над головой.
Это был Жан Франсуа, совершенно пьяный, громко взывавший к своим предкам, чтобы они следовали за ним в бой за истинную веру с языческим населением Тахеу.
Вид Амамы заставил его уронить весло, позабыть о своих предках и дать спокойно увести себя домой на спальный мат, где его прикрыли одеялом и предоставили собственным думам.
На следующий день, без малейших признаков стыда и снова приведенный в приподнятое состояние водкой, добытой из какого-то таинственного источника, он призвал к себе Амаму и подарил ей ожерелье из поддельного янтаря, стоившее по меньшей мере два доллара.
— Мне его подарили, — сказал Жан, громко икнув, — оно твое, и ты имеешь полное право носить такие вещи; разве ты не дочь Жана Франсуа Калабасс? У меня есть добрые друзья. Человек моего происхождения никогда не останется без друзей, если он знает, где их искать. Опустись на колени.
Она исполнила его приказание, и он надел украшение ей на шею.
Вблизи дома она увидела шедшего к ней Дамеа; он шел звать ее на ловлю; девушка инстинктивно стащила с шеи свое украшение и зажала в руке.
— Что это у тебя? — спросил Дамеа.
— Ничего, — ответила Амама, — только вот это. — Она разжала руку и показала ему бусы. — Отец мне их дал, но я их не хочу носить теперь.
Она побежала обратно в дом и спрятала янтарь у себя в комнате, затем оба отправились на ловлю. Дамеа не стал задавать ей никаких вопросов, так как мысли его были заняты совсем другим — западней для рыб, которую он собирался испробовать на следующий день в глубоких местах у внешнего взморья.