Всемирный следопыт, 1927 № 10
Шрифт:
Фа поморщился. Он не очень-то уважал «всепрекрасного», но перед туземцем «низшего» класса, конечно, не стал бы высказывать своих воззрений.
— А если всепрекрасный будет к нам благосклонен?..
— Тогда в полночь, о господин, твои божественные ноги взойдут на большую дымящуюся лодку белых чужестранцев.
— Гм! В полночь? А не можешь ли ты, с помощью творца природы, поторопиться?
— Если дождь будет продолжаться, господин, божественная Иравади нас понесет быстрей. Тогда в Бамо мы будем к заходу солнца, господин.
— Ты умен — на лице купца появилось нечто в роде благоволения. — Но
Ю склонился еще ниже.
— Положись на твоих рабов, властелин! В Великой Карме есть два русла. По одному из них мы сможем, если нам поможет творец, пройти легко.
— Какое же это русло? Правое или левое?
— Это русло, господин… это русло… левое, господин!
Фа протянул плотовщику маленькую медную монету.
— На, возьми, — торжественно произнес он, — и помни щедрость купца Фа, ведущего свой род от самого Ментарагии[34]). Теперь ступай — я хочу спать.
Ю взял монету, но, чуть отвернувшись, коротким движение руки отбросил ее далеко, в воду, а руки брезгливо вытер о штаны…
VII. Корень нек-кью действует плохо.
Тертый корень нек-кью, подсыпанный Ю в кувшин с водой, начал свое действие… Купец спал, спали и солдаты, высунув из-под брезента ноги в стоптанных башмаках. Между тем, вид берегов постепенно менялся. Густой лес то и дело прерывался широкими оврагами, усыпанными большими камнями, из-за леса к самой реке подходили скалы и круто обрывались к воде. Несколько голых темно-коричневых вершин торчало невдалеке над деревьями. Течение воды тоже изменилось. Оно стало неровным, беспокойным и то несло плот очень быстро, то почти останавливалось. Чем дальше, тем реже встречались тихие места, пока, наконец, не стало по всему видно, что недалеко уже то место, где течение реки перерезывается большим горным кряжем и где вода вдруг опрокидывается вниз с высоты пятнадцати метров.
Если бы не было дождя, шум водопада Великой Кармы был бы уже слышен.
Плотовщики ничем не проявляли своего волнения. Вернее, они совсем и не волновались. С тех пор, как было принято окончательное решение, они больше ни одним словом не обменивались о том, что скоро произойдет…
Они сварили себе, как накануне, похлебку и неспеша ее съели. Но старательно вымыл котелок, но вместо того, чтобы просто поставить его где-нибудь на плоту, он привязал его к своему поясу… Ю вынул из волос цветной лоскуток, разорвал его на части и бросил горстью под дождь. Черные волосы молодого бирманца рассыпались до плеч; смоченные водой они лоснились, и вода с них стекала медленно, тугими, крупными каплями.
…Плот несся все быстрей и быстрей. Он миновал несколько рыбачьих хижин, стоявших около самой реки. Против хижин из воды торчали верхушки частоколов, сделанных из прутьев. Рыба, увлекаемая потоком, становится совершенно беспомощной и сотнями попадает в эти частоколы. Рыбакам остается только несколько раз в день осматривать свои рыболовные участки и наполнять лодки богатой добычей.
Нэ, сидевший на краю плота, несколько секунд к чему-то прислушивался. Вдруг он встал.
— Ты слышишь, старик? — спросил его Ю, насторожившись.
Нэ молча кивнул головой.
Ю
— Сейчас вон за той скалой, старик, живет рыбак Миен. Он — хороший человек, он нас не выдаст. Мы спрыгнем в воду на его участке и задержимся на частоколе. Дело будет сделано…
— А что, если они проснутся, Ю? — с беспокойством спросил старик. — Тогда ведь ничего не выйдет… Как ты думаешь?
— Да, конечно, Нэ, если они проснутся за двести шагов до водопада, они смогут спастись на последнем частоколе: дальше рыбаков уже нет. Но бояться нечего: корень нек-кью усыпляет лучше, чем ночь после трудного дня. Однако, старик, пора готовиться. Сейчас вот этот мыс, а там и участок Миена.
Река, резко изменив свое направление, вдруг сразу сузилась и понеслась, как бешеный зверь, сорвавшийся с цепи. С обеих сторон ее сдавливали громады скал. Они то сходились так тесно, что плот еле проскакивал между ними, то вновь расступались. Так разъяренные звери ожесточенно набрасываются друг на друга и потом отскакивают, готовясь к новому прыжку. Звериный рев воды, становившийся тем сильней, чем тесней сходились берега, и отдаленный гул водопада дополняли это сходство.
Плот рвануло в сторону, стукнуло о камень и закружило. Одно рулевое весло скатилось в воду.
— Пора, Нэ! — закричал Ю и, как был в штанах, разбежавшись, вперед головой бросился в белую, клокочущую пену.
Пока он прыгал, плот повернулся, и старик не мог нырнуть с того же места. Ему пришлось бежать на другой конец плота.
Вдруг, когда он был уже в каких-нибудь двух шагах от края и уже рассчитывал свой прыжок, за его спиной раздался выстрел, другой…
Старик повернулся, растерявшись. К нему по бревнам большими прыжками бежали солдаты, размахивая карабинами и изрыгая проклятия. Один из них поскользнулся на мокрых бревнах и упал, грохнув карабином. Другой подбежал к старику и схватил его за горло…
— Вы что же это задумали, а? — кричал он, тряся старика. — Удирать вздумали? Вот я вам удеру! Ну-ка, говори, где это животное — твой товарищ, а?
Старик кое-как высвободил шею и перевел дыхание.
— Прости, саиб, — взмолился он. — Мой друг был так неосторожен, что упал в воду, и я не знаю, как его спасти…
— Что? Спасти?! — снова заревел солдат. — Паршивых собак не спасают, а топят, понял?
— Понял, саиб! — вдруг неожиданно твердо и громко ответил плотовщик.
Солдат подозрительно уставился на него. Но фигура Нэ уже успела сделаться опять такой приниженной, такой покорной, что солдат только удовольствовался тем, что пинком ноги толкнул старика на середину плота, крикнув вслед.
— Поговори еще у меня!
Шум возни разбудил и купца. Или Ю слишком мало насыпал тертого корня в кувшин, или корень был еще незрелый, но действие его успело уже кончиться.
Узнав, в чем дело, и увидев, что водопад уже близко, купец в ужасе вскочил на ноги и, неловко наступив на свой цилиндр, скатившийся с головы, бросился к старику.
— Весло! Где твое весло, старик! — закричал он. — Скорей, или ты нас погубишь вместе с собой!
Фа размахивал перед лицом плотовщика револьвером, рука его дрожала, а лицо было полно самого отвратительного животного страха.