Всемирный следопыт, 1927 № 11
Шрифт:
Багор вскидывался в воздухе очень долго и во всевозможных направлениях, но на бревно попасть все никак не мог.
Потом он стал подниматься все реже и реже и, наконец, совсем остался лежать на траве. В эту же минуту Семен услыхал опять всхлипывания.
— Друг, — слезливо произнес снова такой же, как прежде, жалкий голос, — прости, ведь бревна-то нет близко…
— Тебя как зовут? — строго спросил Семен.
— Кузьмой… прости, друг…
— Сволочь ты, зачем багор выдернул? Давай его обратно!
— Прости, друг, —
— Давай, говорю, багор! Слышишь ты?
Кузьма помолчал.
— Не дам, друг, — застонал он, — боязно мне. Оставишь ш меня здесь, а сам уйдешь…
Семен крепко выругался:
— Балда! Что же я не начал тебя вытаскивать, а? Что же ты хочешь, чтобы я с тобой тоже потонул? Дудки, давай багор!
— Не дам, не сумеешь ты меня вытянуть. Не дам… прости, друг, не могу дать: боязно мне…
— Сволочь!
— Как хошь…
Поведение Кузьмы было настолько несуразным, что Семен даже рассердиться как следует не сумел. Ему не верилось, что этот человек серьезно думает то, что говорит. Он подумал, что Кузьма немного рехнулся от страха и решил ему все объяснить.
— Пойми, — начал Семен. — Ведь багор тебя не сдержит: вместе с тобой потонет.
— Знаю, друг…
— Ну, а знаешь, так чего же? Давай его мне, от меня бревно недалеко, я зацеплюсь, вылезу, а потом и тебя вытяну. А не дашь — оба потонем.
— Знаю, друг, да страшно мне, не могу багор отпустить — уйдешь ты…
Семен плюнул с досады.
— Ну, и чорт с тобой, тони… — И замолчал.
Над болотом медленно двигались в тумане странные звуки. Что-то гудело, неожиданно ухало, как будто проваливаясь куда-то в глубину, щелкало и, словно бичом, разрывно лопалось целыми каскадами пузырьков воздуха, поднимающимися с глубины на поверхность. И каждый звук повторялся и множился бесчисленными эхо. Туман редел. Уже тонким облаком поднялся его верхний слой, оторвавшись от основной массы. Солнце взошло, и его скудные лучи, проникавшие сквозь туман, заставляли там и сям дымиться болото. Густые клубы пара поднимались кругом.
Семен разглядел, наконец, виновника своей беды На Кузьме была солдатская фуражка с кокардой и кожаная куртка. Лицо его было опущено. Он продолжал всхлипывать.
— Ты как сюда попал? — спросил Семен.
Тот всхлипнул громче.
— Не сердись, брат… Человека я убил… испугался, побежал и завяз с испугу…
Семен вздрогнул:
— Какого человека убил? Да говори же, чорт тебя возьми, не тяни!..
Семен весь дрожал. В ожидании ответа, он подался вперед и почувствовал, что болото стало сильнее втягивать его…
— Не знаю, — плаксиво ответил Кузьма, — был там, на гати… на Маркелицкой человек. Убил я его…
Семен стиснул зубы так сильно, что больно стало скулам.
— Так, значит… Кто же ты есть?
Кузьма долго молчал.
— Белый я… — пролепетал он, наконец.
И
— Прости, брат, не хотел я убивать, испугался я очень! Вижу — человек ползет по бревну, думал на меня хочет напасть. А как убил его, еще пуще испугался. Сюда-то я прошел, уже разобрана была гать, а обратно — ноги, руки дрожали — испугался я очень. И провалился… Прости, брат, не сердись…
— Давай багор! — коротко и сурово прервал его Семен.
Кузьма вздрогнул и немного повозился.
— Не могу, родимый, боюсь, — каким-то удивленным голосом ответил он.
Болото, вздыхая и пузырясь, медленно, но неумолимо делало свое дело. Изредка оно произносило так же, как тогда, когда провалился Аким по дороге сюда: «Ппа!» И Семен чувствовал, как трясинная затхлость все ближе и ближе подступает к его лицу. Сапоги промокли, ногам было холодно.
Семен не боялся. Страха не было совсем. Было только неловкое ощущение глупой ошибки.
Семен помнил, как он с Акимом и Кутяповым вышел из Маркелиц, помнил как шли они по гати, и вот здесь получался провал. Дальше он не помнил ничего. Иногда вспыхивали два-три слова, сказанные кем-нибудь, маленькая сценка, появлялись какие-то проблески, какие-то намеки на картину. Семен делал усилие и… все пропадало.
Утомленный, он перестал пытаться что-либо уразуметь и кончил совсем думать.
Из посветлевшего тумана недалеко выступил куст.
Всхлипывания Кузьмы перешли в плач. Семен вспомнил, как он раз когда-то давно высек маленького племянника Андрейку за шалость. Мальчик залез на сеновал и там в углу долго плакал. Семен подходил к сеновалу и слушал. Ему хотелось залезть туда на сено и утешить Андрейку, попросить у него прощения, но было стыдно. Много раз подходил Семен и все не решался войти. Так и проплакал Андрейка до вечера и, утомленный, там и заснул…
Кузьма плакал точь в точь, как Андрейка тогда на сеновале. Семен беспокойно пошевельнулся.
— Кузьма, а Кузьма, — тихо позвал он. — Кузьма!
Плач продолжался.
— Слышь, что ль?.. Не плачь. Брось! Скажи лучше — ты откуда сам?
— Из Тверской губернии… — с трудом проговорил Кузьма.
— Знаю, проезжал… — голос Семена был спокойный, утешающий. — Река там есть большая. Через нее мост построен ба-альшущий.
— Волга, — чуть слышно сказал Кузьма.
— Верно! Хорошая река! Рыбы много?
— Е-есть…
Еще новый слой тумана оторвался вверху и, быстро растаивая, поднялся к небу. Стало светлей. Семен увидел лицо Кузьмы. Было оно молодое, еще безусое, но страшно худое, землистого цвета. Глаза его глубоко и темно ввалились. Рот Кузьмы был болезненно перекошен. Казалось, что Кузьма только что перенес какую-то страшную болезнь.
Как и Семен, Кузьма был погружен в трясину по горло. Багор лежал в стороне. Кузьма за него не держался. Дальше виднелось бревно и там продолжалась гать.