Всемирный следопыт, 1928 № 01
Шрифт:
Теперь почти каждый день с томительным однообразием записывается:
«Старик очень болен», и все время «колотит бот льдом». 28-го «цепь лопнула у якоря, и нас отнесло от берега на 300 сажен». 30-го «лед начало выносить из губы. Всю ночь не спал. В люгере по лавкам вода, Помпа испортилась». 31-го «сильно било льдом нас».
Наконец, 4 января — новая нота в записях: «Старик очень болен, и сам тоже».
Судно бросает то туда, то сюда.
6 января: «Старик болен очень. Лед весь вынесло из губы. Мы в 2 саж. от берега, но на берег попасть нельзя. — Шлюпку разломало льдом. Нету воды».
7-го Росляков по разломанной шлюпке попал на берег и достал дров.
9-го:
И января: «Я ходил на гору, а старик лежит, дожидает смерти… Шугу из губы то выносит, то опять набивает».
16 января: «К нам шугу набивало с моря. Старик лежит, не может повернуться в койке. Шлюпку совсем разбило».
17 января: «Шугу всю вынесло. Мы на чистой воде. Старику дал чашку чая, которую он выпил с трудом и стонет ужасно. Очень плох. Не может поворачиваться в койке».
18-го опять: «Вода, нельзя попасть на. берег. Старик бредил без сознания». 19-го: «Старик бредил всю ночь и стонал ужасно». Наконец 20-го: «В 6 ч. утра дедушка скончался».
Росляков в это время был уже очень слаб и не мог похоронить своего товарища в камнях, на горе. «Старика вытащил на палубу», записывает он 21 января.
Его челюсть мы, значит, и нашли на палубе…
Росляков день ото дня слабеет. 22-го: «Ходил на губу. Но не мог перейти, очень слаб». 23-го: «Ходил на берег за снегом. Болен». 27-го: «Шторм. Лежал в койке. Дало сильную течь. Сколько прибывает, столько и убывает». 28-го: «Шторм. Был на палубе. Все смерзлось и скривилось совсем на бок». 29-го: «Не выходил из койки. Силы мои ослабели».
С каждым днем почерк становится все хуже и хуже, все больше недописанных слов. 30 и 31 января Росляков не в силах ничего записать. 1-го февраля: «Лежал болен». 2-го: «Болен, не выходил». 3-го: «Лежал». 4-го: «Лежал». С 5 по 11 февраля одна запись: «За все время сильная головная боль. Не могу встать. Лежу. Не топлено. Камин под водой. Ноги поморозил. Не встаю». 12-го февраля: «Лежу не вставая». 13-го и 14-го опять нет записей. Но правая страница против этих дней вся исписана. Это— завещание:
«Если же писать все подробно, то надо большая книга. Ничего не поделать, судьба не допустила туда более жить. Оторвало руль и штевень[24]) шугой. Теперь болен и поморозился. Лежу беспомощный, дожидая конца жизни. Последнее мое желание: если б кто нашел меня и положил в камни — этот добрый человек. Кабы лежать на сухом берегу. Афанасий Росляков из Териберки».
Последняя страница, где лежит карандаш, воспроизведена на нашей фотографии. Это — пометка трех дней: «15 воскр., 16 пон., 17 вт.», и общая к ним запись: «Страшная боль в ногах. Не могу встать. Жажду утоляю снегом».
Последняя страница дневника Афанасия Рослякова.
Что делал Росляков весь этот месяц, когда лежал один? День ото дня чувствовал, что слабеет, не в силах выходить на палубу. Там, может быть, показалось солнце, а здесь — только коптящая лампа (если хватало сил
Холодная, палуба над головой обросла инеем, а за ней гудят в такелаже штормы. Мачта уныло скрипит, трещит лед…
Последнее желание Рослякова исполнено через два с половиной года после его смерти: мы похоронили его в камнях на горе, поставили обрубок мачты и на перекладине написали: «А. Г. Росляков. 17/II 1925» и «Э/с (экспедиционное судно) Персей 1927»…
* * *
На следующий день мы уходим из губы Логинова с предосторожностями. Здесь длинные гряды камней выдаются далеко в море, и на их продолжении лежат подводные камни, банки. Над некоторыми из них сейчас, во время волнения, фонтаны брызг. Карские Ворота, особенно у берегов Новой Земли, еще плохо засняты, и можно напороться на бурун. На острове у губы Каменки лежит какая-то шхуна, уже полуразрушенная — остатки безвестного кораблекрушения. И недаром мы подвигаемся медленно и на носу у нас спущен якорь (чтобы зацепить за подводный камень), а сзади измеритель глубины — прибор Джемса.
В течение следующих пяти дней мы пересекаем Карские Ворота до Болванского Носа (северо-восточный мыс Вайгача), затем доходим на восток почти до полуострова Ямала и возвращаемся к Новой Земле. Нигде ни одной льдинки.
После двух дней работы у восточного берега, в губе Шуберта, входим в Маточкин Шар. Это — пролив, извилистая щель между северным и южным островами Новой Земли. С обеих сторон высятся высокие снежные горы в 1000–1200 метров высоты, почти всегда в тумане и в облаках. Внизу — ветер, снег.
«Персей» в Маточкином Шаре.
При входе в Шар с Карской стороны — радиостанция. Несколько домиков на склоне горы — жилой дом, служебные постройки. Здесь двенадцать человек — шесть рабочих и шесть научных и технических работников — проводят целый год, оторванные от мира. Летом привозит их сюда специальный пароход и забирает предыдущую смену. Невесело тут живется; длинные темные месяцы, шторма. Знаменитый новоземельный ветер «падун», падающий с гор на побережье, как-то зимой сорвал крыши с нескольких построек…
«Персей» меньше чем в сутки проходит Маточкиным Шаром на западный берег. Этот пролив, часто забитый льдом до отказа, сейчас совершенно свободен.
На западном побережьи нас ждут 40 тонн угля, привезенного рейсовым пароходом и оставленного прямо на берегу, в губе Поморской.
Рядом— самоедское становище «Маточкин Шар». Это четыре избы и сарайчики, вытянутые вдоль берега. Между ними — маленькая полосатая часовенка, совершенно напоминающая мосельпромскую будку.
Самоеды приезжают к нам в гости на «Персей». Их пятеро, все в малицах — шубах, надевающихся через голову. Не различишь — мужчины это или женщины. Они чинно стоят на палубе, облокотившись о фальшборт и рассматривая моторную лодку. Они ждут угощения, но лица их бесстрастны и неподвижны. Снимаются они охотно, — видимо, их уже много раз снимали. Да и не мудрено. На Новой Земле всего человек 60 жителей, а каждый год приезжают рейсовые пароходы и разные экспедиции.