Всему свое время
Шрифт:
– Я рано женился и прожил с женой более двадцати лет. Но нельзя эти годы назвать счастливыми, лишь только потому, что у нас не было детей, которых мы оба страстно желали. За два года до того, как мне предстояло покинуть Францию, мы разошлись; может быть, мне повезет с кем-то другим, сказала на прощание моя бывшая половина.
– Это хорошо, а то я считал, что мы сделали тебя двоеженцем, – признался командир.
– Нет, я не был им. И ты представляешь, Каспар, мое состояние, когда моя Людмила призналась, что у нас будет ребенок! Какое счастье на нас свалилось! Какая радость! – на глазах у Лавуазье показались слезы. – Ты скажи мне, дружище в какую Францию я теперь поеду? Там меня никто не ждет, а здесь теперь у меня есть все! Ведь мне теперь от Всевышнего, слава Ему, больше ничего не нужно, только здоровья и мира, понимаешь!
Каспар поделился новостью со своей женой; к его удивлению она отнеслась к этому совершенно спокойно, поскольку это для Марии совершенно не новость.
– Не хотела тебя настораживать раньше времени, – просто ответила староста, – но учти, Марен – это еще не все, кажется, детей может быть больше.
Действительно, на следующий год деревня Кунан потрясла округу демографическим взрывом. Младенцев родилось даже больше, чем было создано Марией импровизированных супружеских пар; скорее всего, в этом прослеживалась выдающаяся роль Фломажо, недаром он получил кличку «ночной кузнец». Если прибавить к этому, что в их среде появился, невесть откуда упорный слух о том, что Франция,
– Не думаю даже, что можно увидеть среди нас человека настолько глупого, способного отправиться во Францию, зная, что там на него снова наденут мундир и погонят на войну, – высказался Гильом, – на войну, где его убьют или покалечат. Теперь уже точно, раз он уже один раз уцелел под Севастополем.
Но главным препятствием была все та же невозможность раздобыть лодку и документы. Здесь в этой заброшенной деревушке морякам ничего не угрожало, по крайней мере, сейчас; поселившись в домах, погибших на реке Альме крестьян, войдя в их семьи и приняв их фамилии, они механически стали ими, крепостными крестьянами Российской империи. Об этом в церковных книгах когда-то были сделаны соответствующие записи об их рождении и крещении, и теперь они продолжали существовать под защитой этих записей. Их считали крестьянами деревни Кунан; управляющий, так же как и помещик этих нескольких окрестных деревень сложили головы в сражении на Черной речке. Единственным должностным лицом, осведомленным о том, кто они на самом деле, была староста Мария, которая все это и организовала. Была, правда, еще церковь святых Анны и Захария построенная Михаилом Семеновичем Воронцовым еще в 1838 году, и они обязаны были ее посещать. Но именно в этот момент в ней сменились священнослужители, кроме того, протекция старосты и, наконец, тайна исповеди позволили хранить их инкогнито.
Теперь же, когда их команда после гибели стряпчего из чувства предосторожности перестала бывать в городе, Георг, наоборот, стал там частым гостем. Мать Марии Александра Афанасьевна тепло приняла юного француза и определила его на место своего внука, перенеся на него всю свою любовь, предназначенную павшему на Альме Витюше. Георг топил печку, ходил на рынок и помогал по хозяйству, куда входили собака Шарик, кошка Афина и коза Стерва. Козу первоначально звали Серна, за кроткий нрав и большие глаза с миндалевидным разрезом, но это было еще во времена ее юности, а когда козочка подросла, то за свой крайне вздорный характер заслуженно и навечно получила новое звучное имя. Собака и кошка были полностью на плечах бабушки Шуры, но с козой она справиться не могла, да и не желала с ней связываться, этим сложнейшим делом занимался ее покойный супруг. Не появись в доме Георг, дни рогатой, несмотря на два-три литра прекраснейшего молока ежедневно, были бы сочтены. Теперь все погожие дни коза проводит за городом на бечевке, и он наведывается к ней пару раз в течение дня. Наевшись вдоволь травы, коза любит подолгу стоять на краю крепостного рва, рассматривая свое отображение в стоячей воде. Георг сидит рядом на камне, ему тоже видно отсюда много интересного. Взять хотя бы этот ров: он довольно внушителен, как в глубину, так и по ширине. Когда русские солдаты, штурмующие город под началом генерал-лейтенанта Хрулева, подбежали к нему, то оказалось, что их лестниц в два аршина длины недостаточно, чтобы перебраться на другой берег. Ров был на целый аршин шире и глубже и полон воды. И те воины, кто пытался преодолеть его без лестницы долгое время вообще не могли выбраться наружу, настолько круты и осклизлые были его берега. И еще нужно учесть: все время по ним сверху со стен и крыш домов турки вели прицельный огонь.
Во время вечернего чаепития Георг выкладывает все, что услышал там, у рва от такого же пастуха, как и он сам.
– А что, перед штурмом нельзя было разведать, какой глубины ров? – спрашивает он и смотрит на Василия Васильевича, отставного майора, участника штурма Евпатории. Но тот молчит почему-то, набивая трубку душистым самосадом, привезенным ему из-под Феодосии. Кроме него и Георга за столиком под шелковицей Иван Дмитриевич – брат покойного хозяина дома и Егор Иванович, денщик майора. Иногда, после того, как на столе уже появляется самовар возле них остается и Александра Афанасьевна; она следит, чтобы к чаю потребляли варенье и печенье, все ее собственного приготовления. Кроме этого, она еще вставляет свои замечания, и с ними считаются. Как-никак она местная жительница и всю эту войну видела из окон собственного дома. Вот и сейчас она берет слово вместо майора.
– Как же они могли разведать, если вокруг одни басурмане. Русскому человеку к городу не подойти – его враз схватят, так же как и не выйти. А татары, те все за турок были.
Теперь все смотрят на Василия Васильевича; он тоже местный, и хотя во время оккупации находился в действующей армии, о многом, что здесь случалось, осведомлен.
– Александра Афанасьевна, верно, говорит. Вы посудите, в городе на одиннадцать или двенадцать тысяч людей две трети были татары, – майор окутывает окружающих приятным ароматом «дюбека», – а те, оставшиеся четыре, тоже ведь не все русские. Большинство – это греки, караимы, армяне да евреи; так что русских, скорее всего, было менее всех. Только татары держались сплоченной массой, все же остальные разделялись на отдельные группы чаще по профессии. Греки были баркасники и занимались рыбой, караимы солью и торговлей, евреи же, каждый держался своего дела, не примыкая ни к каким обществам. Городские чиновники были русскими, но большинство их бежали, а тех, кто остался, турки тотчас арестовали. Поэтому доносить нашим командирам было некому. Хотя беженцы из города, известно были, только думаю, что человеку бежавшему ночью пусть даже и через этот самый ров, было не до его размеров. Только бы спастись!
– Как же вам самой удалось уцелеть? – интересуется Егор Иванович у хозяйки, – страсти всякие рассказывают про басурманов! Вот вы же остались, не уехали. Аль неправда все?
– Я бы уехала, Егорушка, да не могла; ведь уехали те, кому, было на чем ехать. А здоровые, кто мог передвигаться хоть как-то, все пеши ушли. Всё люди бросили и ушли. Я же не могла, со мной матушка моя покойница, царство ей небесное, осталась. Она совсем неходячая была, а татары лошадей с телегами никому не давали, ни за какие деньги. Этим они, между прочим, явно обнаружили свою приверженность к нашему врагу. А как уцелела, сама не знаю. Возможно, спасло нас поселение на квартиру французского офицера; дом наш, вы видите, приличный, и недалеко от моря. Вначале нас совсем намеревались выселить, но услыхав, что мы с мамой говорим по-французски, оставили. Нас поселили в маленькую комнату, а залу и еще две комнаты занял постоялец. Должна вам сказать, наш хозяин важный был; во дворе палатку поставили для охраны и турки или татары к нам вовсе не заглядывали. Не думала я, что придется к постояльцу обращаться, но пришлось. Случай такой вышел. Покидая Евпаторию перед высадкой в ней неприятеля, губернское начальство приказало полицейским уничтожить городские запасы зерна, поскольку вывезти его уже не успевали. Они принялись дружно поливать морской водой и известью, что должно привести его к порче. Дело двигалось довольно бойко, пока по доносу татар не появились вражеские солдаты и не арестовали городовых. Полицейских объявили изменниками турецкому правительству и приговорили, что они будут повешены. Среди них был сын моей сестры, и она безутешно рыдала в моей
Рассказы бабушки Шуры для меня были очень интересны, да и не только для меня, но и для всех остальных, поскольку во время войны они были в действующей армии и о жизни горожан имели смутное представление. Многое мы услышали от нее, но она сама упорно считала себя не слишком осведомленной, особенно о том, что происходило за пределами города, потому пригласила однажды на ужин, нарочно для нас, своего дальнего родственника помещика Василия Саввовича Ракова. Всю войну провел он в Евпаторийском уезде, где и проживал, потому был не только в курсе всех событий, но и непосредственным участником многих из них. Георг запомнил его рассказы почти дословно, и часто размышлял затем над услышанным, все более удивляясь стране, в которой он вдруг очутился.
– Утром первого сентября 1854 года в виду Евпатории появился вражеский флот около восьмидесяти кораблей, а на следующий день была высадка. После нее неприятель первым делом занялся добыванием фуража, для чего рассылал в окрестности многочисленные отряды, а затем принялся за укрепление городских стен. На строительных работах безжалостно использовалось и городское и сельское население. Город обнесли довольно высоким валом и оградили глубоким рвом. После этого турки почили от своих дел и с необыкновенно важным видом победителей предались обычному кейфу. За чашкой кофе у них бесповоротно было решено, что Крыму осталось еще недолго ждать до присоединения к Турции. Должен заметить, что отношение турок к населению Евпатории было вполне европейским. Относительно же татар, которые косо смотрели на русских при занятии города, говорили, что они в тот же день убили нескольких христиан. Я не могу точно подтвердить, но … слухом земля полнится. Мне передавали, как отнесся к этому комендант города Топал-Омер-паша. Он говорил, что хотя по Корану убиение христиан, особенно во время войны, не представляет ничего предосудительного, все же не стоит забывать, что на стороне Турции сейчас воюют христианские государства – Англия и Франция. И именно только потому нельзя избивать христиан – это вызовет неудовольствие союзников. Отношение же татар евпаторийских, как городских, так и уездных в общей массе со дня прибытия неприятельских войск было таково. Хотя они и не могли скрыть своей приверженности к туркам, но все же не выражали ни чем своего озлобления против властей и народа. Если же в уезде мы и встречали с их стороны грабежи и разбои, то исходили они от отдельных личностей беспокойного характера, личностей, которые и мирное время проявляли именно эти свои пороки. Они собирались в вооруженные группы и врывались обычно ночью к зажиточному хозяину, чаще всего таковыми оказывались русские или греки. Разбойники заявляли, что их послало турецкое правительство за «контрибуцией», на основании чего, выполняя волю султана, они требуют выдачи всего скота, в случае, если им скота не дадут, то они призовут турецкие войска и тогда возьмут не только скот, но и все имущество. Что здесь было делать? Иногда татары-грабители, таким образом, сводили кое с кем свои личные счеты. Тут я не могу не упомянуть имя благородного Мемет бея Балатукова. О нем надо заметить, что хотя князь был и мусульманин, но душой он был предан России и любил русский народ. И он оказал нам, русским, большую услугу; благодаря сильному влиянию, которым князь пользовался среди татар, мы обязаны сохранением многих русских деревень. Дело в том, что татары тогда отличались гораздо большим фанатизмом, чем теперь; не трудно было турецким муллам поднять их против христиан. И в этом отношении Балатуков выступил защитником русских; он вовремя сумел остановить общее волнение татар, и только малая часть их, отъявленные башибузуки, не поддались его увещеваниям.
В этом месте Василий Саввович остановился и посмотрел на часы, висевшие на стене.
– Я вас еще не утомил окончательно? А то эта тема для меня волнующая и говорить могу о ней сколько угодно. Ну, если нет, то хотелось бы отдельно рассказать вам о тех интересных метаморфозах, происшедших в жизни крымских татар, после того, как в Евпатории высадилось турецкое войско. Самый наглядный пример: из города в окрестные деревни выезжали отряды вооруженных татар, которые от имени коменданта или, как они его называли – правителя города – Топал-Омер-паши и грабили местных помещиков. Тех же, кто сопротивлялся, не желая отдавать скот, они связывали и силой приводили в город, где турецкие власти подвергали их аресту и принуждали работать на городских укреплениях. Когда же вместо паши на должность градоначальника заступил французский адмирал, то приводы помещиков в город прекратились, ибо союзники никак не одобряли подобные действия турок. Но вместе с турецкой армией в Евпаторию прибыли муллы в несметном количестве; вот тут-то и сказалось их пагубное влияние на татар, как города, так и уезда. Нам неизвестно полное содержание их проповедей, но, как утверждали христиане, понимающие татарский язык, а таких в городе было большинство – суть их сводилась к призыву собираться под священное знамя великого султана. Бросайте все и идите к своему повелителю, и вы все получите от него великую милость. Весть эта с неимоверной быстротой в первые же дни распространилась по уезду, и сельские татары, не только евпаторийские, но и других уездов стали ежедневно большими толпами стекаться в город. Они бросали аулы, с фанатическою радостью шли к своим единоверцам, мечтая о будущем величии Турции и гибели России. Но как жестоко они ошиблись, как сильно поплатились за свои надежды. В спешке они брали только самое ценное имущество да угоняли скот, да и то не весь. Мне самому пришлось посетить несколько таких брошенных евпаторийских аулов. Вид их был ужасно жалкий. Уныло стоят два-три десятка домов, нигде не души; мертвая тишина, лишь изредка залает или, что еще хуже, завоет брошенная собачонка. В самих хатах и во дворах все разбросано в беспорядке. Впечатление, что не один – два человека, а сразу вся деревня была на ногах, суетилась, металась, в спешке хватая все подряд и так же все подряд бросая снова. И ушли все сразу, повинуясь единому порыву. Чуланы и ямы были завалены отборным зерном. Все это было теперь ничье, каждый мог стать его хозяином. Конечно, так оно на самом деле и было. Многие помещики воспользовались случаем. И кроме них я лично знал многих бедняков, которые только этим и занимались. Огромными повозками разъезжали они по брошенным аулам и забирали все, что можно было продать, причем с большой выгодой. Но надо сказать, что не многие из этих людей смогли удержать легко нажитое: у большинства, все, что легко далось, так же легко и ушло. Вся причина была в кутежах, которым народ предавался в ту пору безо всякого удержу, кто для того, чтобы вином заглушить тяжелые мысли, кто от радости от столь нежданного обогащения. Из-за пьянства, вновь образовавшиеся богачи, так и прежние из богатых превратились в нищих.