Всевеликое войско Донское
Шрифт:
Переговоры шли уже шестой час, сгущались сумерки короткого зимнего дня, а решения никакого вынесено не было.
Наконец атаман сказал генералу Деникину:
– Антон Иванович, ввиду сложившейся обстановки я считаю необходимым признать над собою ваше верховное командование, но при сохранении автономии Донской армии и подчинении ее вам через меня. Давайте составим об этом приказ.
Генерал Деникин собственноручно написал приказ о своем вступлении в командование и о подчинении ему всех Вооруженных Сил Юга России, действующих против большевиков.
– Хорошо, – сказал атаман, – я отдам этот приказ по Войску Донскому, но для того, чтобы избежать кривотолков о нарушении донской конституции, я сделаю к нему следующую добавку: «Объявляя этот приказ главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России Донским армиям,
– Но этим добавлением совершенно уничтожается весь смысл приказа о едином командовании, сказал Драгомиров.
Деникин махнул рукою: делайте, мол, как хотите.
– Вы подписываете себе и Войску смертный приговор, – сказал генерал Денисов атаману.
Итак, первое, что потребовали союзники, было выполнено. Единое командование осуществлено. Теперь оставалось только ожидать помощи от союзников и активной их работы.
Глава XVIII
На позициях казачьей армии от Мариуполя, где стоял дивизион лейб-гвардии Атаманского полка, через Чертково и Кантемировку, через Богучар и Новохоперск, к Балашову и Царицыну и далее в заманычских степях до самого стыка с добровольцами под Ставрополем шла кипучая, страшно тяжелая боевая жизнь. Тяжести войны усугубились зимним временем. Зима наступила сразу в конце ноября и стояла суровая и холодная, с крутыми метелями и большим снегопадом.
Примитивные казачьи окопы совершенно занесло снегом, черные фигуры казаков стали далеко видными, войска, жившие раньше в поле под открытым небом или в неглубоких землянках, стали жаться к деревням и селам. Борьба с Красной армией часто шла уже не по тактическим соображениям закрепления за собою того или иного узла позиции, того или другого опорного пункта, а из-за тепла и крыши. Уходящий, кто бы он ни был, старался возможно более ухудшить положение врага и жег, что только мог успеть сжечь и уничтожить. Вместо домов доставались обгорелые стены с зияющими окнами и дверьми, без стекол и без мебели. Здесь новые части устраивались, как могли. Завешивали чем попало – мешками и рогожами – окна и битком набивались в комнаты, чтобы согреваться животным теплом. В брошенных большевиками деревнях находили лазареты, полные больных, среди которых нередко лежали мертвые. Сыпной тиф косил Красную армию, и сыпной тиф передался и на Донскую армию. Нужна была частая смена белья, а его не было, нужно было мыло – его не хватало, нужны были лазареты – их не успевали открывать.
Болезнь, полубредовое состояние перед нею понижали дух армии. Казаки приходили в отчаяние. Война шла уже десятый месяц, а не только не видно было конца, но с каждым шагом вперед положение становилось все более грозным и тяжелым. Красноармейцы осенью говорили, что они воевать будут только до зимы, а зимою разойдутся по домам, а на деле зимою их атаки стали более решительными и смелыми, нежели раньше.
Казаки спрашивали пленных, почему это так.
– Нельзя, – отвечали красноармейцы. – Не пойдешь – расстреляют. Комиссар требует, чтобы шли. А откажешься, и самого убьют, и семье несдобровать.
Вся Россия шла на Дон. Вся Россия шла уничтожить казаков и мстить им за 1905 год. И страшно становилось казакам. Как же будут они одни против всей России? Весною, когда дрались под Новочеркасском и фронт был маленький, кругом была помощь. Слева стояли прочною стеною немцы, справа недалеко были кубанцы и добровольцы.
Теперь фронт стал непомерно большой, немцы ушли, и, сколько слышно, у них тоже советская республика, добровольцы застряли на Кавказе, и донцы остались совсем одинокими.
Приехали союзники. В ледяных окопах и в хатах, набитых людьми, рассказывали, что были англичане и французы, что они обещали помощь. А где же она? Атаман
Фронт остался без резерва. Сзади никого нет, а когда сзади никого нет, жутко становится на фронте.
Если бы союзники пришли помогать, разве было бы так? Невольно напрашивалось сравнение с немцами. Как быстро подавались части корпуса генерала фон Кнерцера в апреле и мае. Не успели оглянуться, как уже низкие серые каски торчат перед носом оторопелого «товарища» и слышны грозные окрики: «halt» [44] и «ausgeschlossen». [45] А ведь это были враги! Если враги так торопились помогать атаману, как же должны были спешить друзья?! Сегодня были разведчики – офицеры – это понятно каждому казаку, что без разведки нельзя, ну а завтра или дня через три должны показаться и авангарды и главные силы, а вместо того атаман объявил новую мобилизацию и прямо говорит, что столица Войска Донского в опасности.
44
стой! (нем.)
45
нельзя (нем.)
Тут и пропаганды не нужно было – дело было ясное: обман.
На Рождестве, к 28-му Верхне-Донскому, Мигулинскому и Казанскому полкам, стоявшим в Воронежской губернии, к северу от Богучара, пришли парламентеры от Красной армии. Это были не обычные парламентеры, приходившие и раньше сдаваться, это были люди, посланные от «рабоче-крестьянской» армии. Командиры полков и офицеры не успели ничего сделать, как казаки сбежались к ним толпою и на позиции устроился митинг, на котором казаки слушали, развесив уши, то, что им говорили пришедшие от Красной армии люди.
Они говорили хорошие и правильные, как казалось простому, измученному войною казаку, вещи.
– Мы вашего не трогаем, – говорили они, – зачем же вы идете на нас? Вы донские?
– Донские, – отвечали дружно казаки.
– Так зачем же вы сидите в Воронежской губернии? Чай, всю Россию не освободите. Вас мало, а Россия как велика! Всех крестьян не перебьете, а если мир станет против вас, и от вас ничего не останется.
– Правильно! – вздыхали казаки.
– Идите, товарищи, по домам. Мы вас не тронем. Вы живите у себя спокойно по станицам, и мы будем жить спокойно. Повоевали, и довольно.
– Что ж, это правильные речи, – говорили казаки.
– А приказ атамана, – вспоминали некоторые.
– Атамана? Да ведь он, товарищи, давно продался немцам за четыре миллиона.
Цифра поражала. Четыре миллиона! Может быть, и правда продался.
– Так что же, станичники, здесь, что ли, стоять будем да вшей кормить?! А, так, что ль? – раздавались голоса. – Айда по домам, ребятушки, праздник Христов. Они нас не тронут. Такие же хрестьяне, должны понимать!
Офицеры попытались помешать уходу с позиции, но кого арестовали – со времен Временного правительства это было привычное занятие, арестовывать офицеров, – а кто и сам, чуя недоброе, бежал от своих казаков. Во главе 28-го пешего полка стал бойкий и развратный казак Фомин. Он повел полк в станицу Вешенскую, где находился штаб Северного фронта с генералом Ивановым (Матвей Матвеевичем) Генерал Иванов не имел силы арестовать Фомина, окруженного большою толпою своих приверженцев. Фомин и казаки Верхне-Донского полка не решались напасть на штаб, охранявшийся несколькими десятками обозных казаков. Это опять была бы война, а воевать они не хотели. В одной и той же станице, в полном напряжении, стояло два враждебных лагеря. Работа штаба стала невозможной, и генерал Иванов переехал на 30 верст, в станицу Каргинскую, где казаки еще держались и даже собирались жестоко наказать вешенцев за измену казачьему делу. Фомин захватил телеграф с Новочеркасском. Атаман передал ему приказ образумиться и стать на позицию, угрожая полевым судом. Фомин ответил площадной бранью. Атаман отправил в Вешенскую карательный отряд, но события развивались уже быстрым темпом.