Всколыхнувший мир
Шрифт:
Видимо, Дарвин не удержался и позволил коварному насекомому полакомиться своей кровью, потому что дальше деловито отмечает: «Укушение его не причиняло никакой боли». Но это был очень неосторожный поступок!
Позднее медики установят, что бенчуки служат переносчиками опасной тропической болезни, от которой медицина пока еще не нашла надежной защиты. Загадочные недуги, мучившие Дарвина, весьма похожи на симптомы этой болезни Чагаса, как ее называют. Похоже, великий натуралист стал жертвой своей неуемной научной любознательности... Как это для него характерно!)
Но первое время после возвращения из кругосветного
Свой «Дневник изысканий» во время плаванья на «Бигле» Дарвин посвятит Чарлзу Ляйеллю - «как признание того, что главные научные достоинства, которыми, быть может, обладают этот «Дневник» и другие произведения автора, обязаны своим происхождением изучению всем известных, удивительных «Основ геологии».
Однако это не мешало Дарвину спорить с Ляйеллем.
– Ну а как вам понравились атоллы? Вы ведь наверняка их повидали немало, - спросил как-то Ляйелль в одной из бесед.
– Коралловые атоллы?
– Да, эти кратеры древних вулканов. Они ведь очень интересны, не правда ли?
– Очень. Только я думаю, что это вовсе не потухшие вулканы, как принято считать.
– Вот как? А что же это, по-вашему?
– Я думаю, это были просто самые обыкновенные острова. Дно океана медленно опускалось, острова скрылись под водой. От них остались только коралловые венцы, окружавшие их когда-то.
– Но ведь на большой глубине кораллы жить не могут, - сказал Ляйелль.
– Совершенно верно. Живые кораллы наращивают все новые этажи только в самом верхнем слое воды. А под ними уходят в глубину коралловые отложения прежних эпох. Когда-то они процветали на мелководье. Еще одно подтверждение, что опускание дна происходило медленно и непрерывно, без всяких катаклизмов, как уверяет нас Кювье. Иначе все кораллы бы погибли и не было бы никаких атоллов.
– Пожалуй. Очень интересная гипотеза. И весьма логичная, весьма, - пробормотал Ляйелль, захваченный мысленной проверкой и оценкой новой идеи. («Меня чрезвычайно поразил и поощрил тот живой интерес, который был им проявлен. В подобных случаях, будучи погружен в размышления, он принимал чрезвычайно странные позы, часто клал голову на спинку стула, в то же самое время вставая со стула...»)
Когда Дарвин попросил Ляйелля помочь ему в обработке геологических образцов, собранных во время путешествия, тот решительно отказался:
– Вы сами это сделаете не хуже меня.
Дарвин в этом не был так уверен. Все ведь вроде оставалось по-старому. Он, уже не такой молодой, каким отправился в плаванье, официально по-прежнему не имел никакого научного образования. А перед ним - горы материалов из самых различных областей науки. Их надо осмыслить.
Но делать было нечего. Он же сам насобирал их, эти горы. Приходилось засучивать рукава и браться за дело. И он взялся - прежде всего за учебу. Вспомним, как сам Дарвин определил главное содержание этого периода своей жизни:
Разбирая коллекции и обрабатывая «Дневник путешествия», Дарвин как бы все видел и переживал заново. Факты, подтверждающие изменчивость видов, он выписывал в отдельную тетрадь вместе с возникающими у него мыслями.
И за очень короткий срок мировоззрение его в корне переменилось! Это может показаться невероятным, но вот свидетельство самого ученого:
«Во время моего плаванья на корабле «Бигль» я верил в постоянство видов, но, насколько могу припомнить, смутные сомнения иногда мелькали в моем уме. По возвращении домой осенью 1836 года я тотчас же начал подготовлять мой «Дневник» для печати и увидел тогда, как много фактов указывает на общее происхождение видов; ...но лишь спустя два или три года я пришел к убеждению, что виды изменчивы».
Хорошенькое «лишь»: за какие-то три года Дарвин смог решить задачу, занимавшую лучшие умы со времен древних греков! Причем он уже успешно преодолел и главную трудность: первым сумел понять причины изменчивости, ее движущую силу.
Помог ему в этом, как часто, по уверению Дарвина, бывало в его жизни, очередной счастливый случай:
«В октябре 1838 года, то есть спустя пятнадцать месяцев после того, как я приступил к своему систематическому исследованию, я случайно, ради развлечения прочитал книгу Мальтуса «О народонаселении»...»
В этой книге священник Томас Мальтус уверял, будто человечество, обречено на голод, нищету и вымирание, на вечную и бесконечную жесточайшую борьбу всех против всех, поскольку якобы число людей на Земле возрастает в геометрической прогрессии, а животный и растительный мир обеспечить их пищей не успевают, отстают, развиваясь гораздо медленнее - в прогрессии арифметической. («...Меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные – уничтожаться. Результатом этого и должно быть образование новых видов».)
Рассуждения Мальтуса были совершенно ненаучны. Голод и нищета терзают бедняков в силу социальных причин и от недостаточного развития производительных сил. Никакого фатального разрыва между прогрессиями развития вовсе не существует. Мальтус их просто выдумал. И опроверг эти поповские бредни не кто иной, как Дарвин, - даже не заметив этого.
Его заинтересовала идея Мальтуса о борьбе за существование потому, что он видел такое соперничество именно в мире животных и растений, где не регулируемое никакими традициями и установлениями размножение как раз идет по прогрессии быстрой, геометрической!
Если взять минимальную цифру - что каждое растение одуванчика приносит в год сто семян, нетрудно подсчитать: через десять лет свободного распространения одуванчики заняли бы пространство, почти в пятнадцать раз превышающее поверхность всей суши! А такой сорняк, как лебеда, приносит в год гораздо больше семян - до ста тысяч каждое растение.
Велика и плодовитость животных. Дарвин прикинул: даже потомство одной пары слонов, если бы все оно выжило, за семьсот пятьдесят лет составило девятнадцать миллионов! А ведь слоны - одни из самых медленно размножающихся животных. У рыб, скажем, миллионы икринок в одном потомстве.