Вскрытые вены Латинской Америки
Шрифт:
Олигархия Лимы, как никакая другая преисполненная гордыни и обожающая роскошь, продолжала безудержно обогащаться. По-прежнему похваляясь своей властью, она строила посреди песчаной пустыни дворцы и мавзолеи из каррарского мрамора. Когда-то самые богатые роды Лимы богатели за счет того, что продавали серебро, добываемое на рудниках Потосй: теперь они безбедно жили за счет птичьего дерьма и светло-серебристых сгустков минерала, которым богаты селитряные залежи. Им казалось, что Перу — независимая страна, однако на самом деле место Испании теперь заняла Англия. «Страна ощущала себя богатой, — писал Мариатеги. — Государство не скупилось на кредиты, жило расточительно, отдавая в заклад свое будущее английскому финансовому капиталу». По данным Ромеро, к 1868 г. расходы и долги перуанского государства были намного выше общей суммы его продаж за границу. Гуановые богатства гарантировали британские займы. Но Европа играла ценами на гуано, как ей вздумается; хищничество экспортеров не знало границ: богатство, которое благодаря прихоти природы тысячелетиями скапливалось /198/ на прибрежных островах, пускалось на ветер, и могло хватить больше чем на несколько десятилетий. А в селитряной пампе, как рассказывает Бермудес, рабочие жили хуже животных, прозябая в «нищенских лачугах, часто ниже человеческого роста, сложенных из камней, пустой породы из-под селитры и просто комков грязи, причем ютились они целыми семьями в одной клетушке».
Добыча селитры быстро распространилась
А что сталось с победителями? В 1880 г. экспорт селитры и йода составлял в доходе чилийского государства 5%; 10 лет спустя больше половины налогов государственная казна получала от вывоза селитры с завоеванных Чили территорий. За то же время английские капиталовложения в этой стране возросли в три с лишним раза: селитряная зона превратилась в огромный британский индустриальный комплекс[17]. Англичане присвоили селитру почти задаром. Дело в том, что правительство Перу еще в 1875 г. экспроприировало селитряные залежи, выплатив компенсацию бонами. Война ударила по стоимости этих бумаг, сократив ее до одной десятой первоначальной. И тогда известные авантюристы Джон Томас Порт и его компаньон Роберт Харви воспользовались конъюнктурой. Пока чилийцы, перуанцы и боливийцы решетили друг друга нулями на полях сражений, англичане скупали боны, причем используя для этого кредиты, которые им весьма охотно предоставляли «Банко де Вальпараисо» и другие чилийские банки. Солдаты воевали за интересы именно этих банков и вообще британских дельцов, хотя, конечно, об этом и понятия не имели. Позже чилийское правительство по достоинству оценило «самопожертвование» Порта, Харви и их трудолюбивых соратников на ниве бизнеса — Инглиша, Джеймса, Буша, Робертсона: в 1881 г. было принято решение, согласно которому залежи селитры должны быть возвращены законным хозяевам. К этому моменту половина всех бонов находилась в руках ловких британских спекулянтов. Англия практически не потратила и пенса на то, чтобы приобрести несметное богатство, — это был просто грабеж.
К началу девяностых годов прошлого века Чили отправляла в Англию три четверти всей экспортируемой продукции и получала из Англии без малого половину /200/ своего импорта: коммерческая зависимость Чили от Британии была даже большей, нежели зависимость Индии. В результате тихоокеанской войны Чили стала монопольной обладательницей естественных нитратов всего мира, однако подлинным королем селитры стал Джон Томас Норт. Одно из принадлежавших ему предприятий, «Ливерпуль нитрат компани», выплачивало своим пайщикам до 40% дивидендов на каждую акцию. А между тем этот прохвост сошел с борта судна в Вальпараисо в 1866 г., имея в кармане своего поношенного костюма всего 10 фунтов стерлингов. А 30 лет спустя принцы и герцоги, наиболее известные политики и крупнейшие промышленники почитали за честь быть приглашенными к его столу в лондонском доме. Норт к тому времени присвоил себе звание полковника и, как положено истинному джентльмену, стал членом консервативной партии, записался в масонскую ложу в Кенте. Лорд Дорчестер, лорд Рандольф Черчилль и маркиз Стокпул принимали участие в его экстравагантных праздниках, во время которых Норт танцевал, нарядившись в костюм короля Генриха VIII[18]. А между тем в его далеком селитряном королевстве чилийские рабочие вообще не знали, что такое выходной день, работали по 16 часов в сутки, вместо жалованья получая билеты, которые оценивались в два раза дешевле обозначенной в них стоимости в столовых и трактирах, принадлежащих компании.
По словам Рамиреса Некочеа, между 1886 и 1890 гг., когда президентом был Хосе Мануэль Бальмаседа, страна приступила к претворению в жизнь «самых смелых планов прогресса, какие она ставила перед собой за всю свою историю». Бальмаседа способствовал развитию ряда отраслей промышленности, развернул широкое общественное строительство, провел реформу просвещения, предпринял ряд мер, ограничивавших монопольные права английской железнодорожной компании в Тарапака?, договорился с Германией о получении кредита, ставшего первым и последним (кстати, это был также и единственный внешний кредит, который Чили получила на протяжении всего прошлого века не от Англии). В 1888 г. президент заявил, что намерен национализировать селитряные залежи, передав их чилийскими компаниям, и отказался продать /201/ англичанам богатые селитрой земли, принадлежавшие государству. Три года спустя в стране вспыхнула гражданская война. Норт и его коллеги щедро финансировали оппозицию[19], британские военные корабли блокировали чилийское побережье, а в Лондоне пресса метала громы и молнии против Бальмаседы, клеймя его как «самого заурядного диктатора» и «мясника». Потерпев поражение в этой борьбе, Бальмаседа покончил жизнь самоубийством. Английский посол сообщал в Форин оффис: «Британская община в Чили не скрывает своего удовлетворения падением Бальмаседы, ибо его победа, как полагают живущие здесь англичане, нанесла бы серьезный ущерб британским экономическим интересам». После свержения этого президента были резко сокращены государственные вложения в строительство дорог, железнодорожных путей, освоение новых земель, расходы на образование и общественные работы, в то время как британские компании укрепляли свой контроль над экономикой страны.
В канун первой мировой войны две трети всего национального дохода Чили приносил экспорт нитратов. И тем не менее казалось, что залежи селитры в чилийской пампе неистощимы — с каждым днем открывали все новые, а селитры было не меньше, чем когда приступили к ее разработке. Правда, такое процветание вовсе не шло на пользу настоящему развитию страны и диверсификации ее экономики — напротив, структурные диспропорции в ней еще больше усугубились. Чили превратилась в своего рода придаток британской экономики: она была самым крупным поставщиком удобрений на европейский рынок, однако не имела права на самостоятельную жизнь. И вот тогда немецкий химик, колдуя в лаборатории
Попав в пересохшую пустыню Тамаругаль, где земля так сверкает, что смотреть больно, я видел своими глазами последствия краха провинции Тарапака?. Вo время селитряного бума здесь действовало 120 предприятий, занимавшихся добычей селитры, теперь осталось только одно. В пампе нет сырости и жучков-вредителей, а потому остановившиеся машины стали идеальным металлоломом, а великолепные доски из орегонской сосны, из которых строили лучшие дома в этом районе, а также каламиновые плиты, даже прекрасно сохранившиеся болты и гвозди — замечательным вторсырьем. Здесь появилась новая разновидность рабочих, специализирующихся на том, что они доска за доской, гвоздь за гвоздем разбирают бывшие строения: это единственные работники, которые находят применение своим рукам в этих заброшенных и обреченных на гибель просторах. Я сам видел горы отбросов и чудовищные ямы, оставшиеся от разработок; покинутые жителями поселки, напоминающие призрачные видения, замершие навсегда железнодорожные пути, онемевшие провода телеграфа, остовы производственных зданий, которых, кажется, разбомбило само время, кресты на кладбищах, которые холодными ночами овевает ледяной ветер, хребты пустой породы, накопившиеся рядом с огромными норами бывших разработок. «Прежде деньги здесь текли рекой, все мы думали, что так будет продолжаться вечно», — сказал один из местных жителей, которому еще удается как-то перебиваться с хлеба на воду. Теперь, когда многие местные сравнивают нынешний день и день минувший, прошлое представляется им чуть ли не раем; особенно любят вспоминать о воскресеньях, хотя до 1889 г., когда в результате упорной стачечной борьбы рабочим удалось добиться права на один выходной в неделю, и по воскресным дням все работали. Эти дни вспоминаются как нечто /203/ сказочное и феерическое: «Воскресенье в селитряной пампе, — рассказывал мне один очень старый рабочий, — было для нас как национальный праздник, как еженедельное празднование 18 сентября». Крупнейший порт Икике, через который вывозили селитру (он тогда официально именовался «портом первой категории»), не раз был местом массовых расправ над непокорными рабочими. Зато в его муниципальный театр в первую очередь, минуя Сантьяго, приезжали на гастроли лучшие оперные певцы из Европы, лишь после этого они выступали в столице.
Прошло некоторое время, и место селитры в Чили заняла медь. Она стала теперь основой чилийской экономики. К этому моменту британская гегемония в стране уже сменилась экономическим владычеством США. Накануне мирового экономического кризиса 1929 г. капиталовложения Соединенных Штатов в Чили достигли 400 млн. долл.; почти все они были вложены в добычу и транспортировку меди. До 1970 г., когда на выборах победили силы Народного единства, крупнейшие месторождения красного металла находились в руках «Анаконда коппер майнинг корпорейшн» и «Кеннекот коппер корпорейшн» — двух монополий, теснейшим образом связанных между собой и образующих фактически один консорциум, действующий в масштабах всего капиталистического мира. За полстолетия, что они обосновались в Чили, эти две монополии выкачали из страны и переправили в США 4 млрд. долл. Для этого они использовали самые разнообразные средства, а в обмен на такой беспрецедентный вывоз капитала вложили в чилийскую экономику (по их собственным и явно сильно преувеличенным данным) всего около 800 млн. долл., при этом почти целиком за счет доходов, извлеченных из страны[20]. Такой поток капиталов, напоминающий неудержимое кровотечение, возрастал по мере того, как расширялась добыча меди, в последние годы достигнув 100 млн. долл. в год.
Тот, кто владеет медью, владеет и Чили. В понедельник 21 декабря 1970 г. Сальвадор Альенде обратился с балкона президентского дворца с речью к участникам народной манифестации, охваченным радостным волнением. Он /204/ заявил, что подписал проект конституционной реформы, согласно которой будет произведена национализация горнорудной промышленности. Президент сообщил, что в 1969 г. «Анаконда» получила прибылей на сумму 79 млн. долл., а это равняется 80% всех ее доходов в мире; тем не менее, добавил президент, «Анаконда» вкладывает в Чили менее шестой части своих капиталовложений за границей. Психологическая война, развязанная правыми — планомерная и продуманная кампания, с целью, посеяв страх и панику, сорвать провозглашенные левыми силами национализацию меди и другие структурные реформы, — нарастала, подобно тому как усиливалось сопротивление реакции левым перед последними выборами. На страницах газет печатали фотографии тяжелых советских танков, якобы окружающих президентский дворец «Ла Монеда», на стенах Сантьяго кто-то развешивал рисованные пасквили, на которых обросшие бородами партизаны волокли на заклание ни в чем не повинных отроков; какие-то сеньоры, заходя в зажиточные дома, вели такие разговоры: «У вас четверо детей? Так вот, двоих увезут в Советский Союз, а двоих — на Кубу». Но все эти усилия напрасны: медь непременно, как выразился Альенде, «наденет пончо и нацепит шпоры», другими словами, станет подлинно чилийской.
Со своей стороны Соединенные Штаты, глубоко увязнув в трясине войны, ими же самими развязанной на Юго-Востоке Азии, даже на официальном уровне не скрывали недовольства развитием событий за Кордильерами. Нo в Чили не так-то просто высадить десант морской пехоты США, да и президент Альенде — глава государства, избранный по всем правилам представительной демократии, за которую США на словах ратуют. Империализм пере-лгивает первые этапы нового циклического, причем весьма острого кризиса, симптомы которого уже заметно проявляются в его экономике; быть мировым жандармом становится для него все труднее и дороже. К тому же на мировом рынке война цен не всегда оборачивается в пользу США. Чилийская медь теперь продается не только на североамериканском рынке, она может открыть для себя также и другие рынки, если ее согласятся покупать социалистические страны. У Соединенных Штатов нет достаточных средств и возможностей, чтобы на всемирном уровне блокировать продажу чилийцами своей меди, от которой они намереваются получить значительные доходы. Совсем иное /205/ положение сложилось за 12 лет до этого с кубинским сахаром, — до того он полностью закупался США, а потому целиком зависел от цен, назначаемых североамериканцами. Когда Эдуардо Фрей в 1961 г. победил на выборах, цены на медь мгновенно подскочили, ибо в США с облегчением вздохнули, узнав об этой победе, а когда Альенде победил в 1970 г., цепы на медь, уже падавшие к тому моменту, еще больше опустились. И все же цены на медь, которые вообще подвержены очень резким колебаниям, в последние годы в целом были довольно высокими, а так как спрос на этот металл обычно превышает предложение, то цены на него слишком низко не опускаются. Правда, алюминий в значительной мере потеснил медь как металл, используемый в электропромышленности, но пока в железорудной и химической промышленности не найдены еще достаточно дешевые и эффективные материалы, способные заменить ее, красный металл по-прежнему остается важнейшим сырьем для заводов, производящих взрывчатые вещества, латунь, проволоку[21].