Вспомнить нельзя забыть

Щербакова Галина Николаевна

Откуда им было знать, что шесть лет тому девушка Оля жила себе с мамой и папой, была стройненькая, хорошенькая, училась играть на скрипке, вежливо здоровалась со старшими, а к сверстникам птицей летела навстречу с такой лучезарной улыбкой, что люди другого дома, не этого, оглядывались и говорили себе или кому-нибудь еще: ну, откуда такая Дина Дурбин из американского фильма «Сестра его дворецкого» появилась тут у нас?

Это был двор ее девятого класса.

4

Это было время только что прочитанной ею книжки «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. Мама дала со словами: «Девочки всех времен и народов переходят в

твоем возрасте одну и ту же реку». Ей понравились слова о любви – скоропалительной, бурной, мимолетной. Они попали точнехонько в средостение, или, как там правильней назвать, яблочко мишени. Она тогда ходила с этим открытым, даже, вернее, распахнутым яблочком для скоропалительной и бурной любви.

Тогда же жил в их дворе некий Женька. Мать его, дама с претензиями, называла его нежно Журкой, но разве это достойное название для современного парня? Женьку-Журку перелопатили в Жорку, потом в Жорика, Жорана, и никто не мог упредить коварство гласных, которые запросто могут, сменившись, сменить и самого человека. Жорик стал заводилой местной братвы, специфической для времени закатившегося светлого коммунистического будущего. Парни во всю мощь включали музыку девяностых, пили пиво из банок и жевали до зубовного визга жвачку. Они уже были поразвитее родителей в области секса, потому что такое видели в журналах, куда там этим шнуркам в стакане.

Вообще примечено, всякий слом системы вызывает массу превращений прежде всего в молодой человеческой природе. Ей на кривизне жизни особенно хочется стать гаже, противней, бабушкины сказки о хорошем как-то по-собачьи, задом отползают в темноту. И покосившаяся Римская империя, скучно рассказанная учителем, и подожженный фашистами рейхстаг из какого-то фильма, и зарытая в известь царская фамилия – знание из телевизора – все истово рождало многих гадов. Такое у времени было чрево. И уже как-то папа сказал: «Детка! Зло часто возвращается неузнанным в расчете на короткую человеческую память. Знать – это значит помнить, а помнить – значит знать».

В душе она посмеивалась. «Это называется воспитанием, – говорила она себе. – Так будет всегда, даже когда я стану совсем большой, папа и мама будут вести меня на веревочке».

Однажды Оля, еще маленькая, шла со скрипочкой, а навстречу ей шел Жора-пахан. Нет, не у него заблестели глаза, он имел уже всяких, со скрипками и с ракетками, на пуантах и без, с узенькими лодыжками и глубокими ямками пупочков. Оля же первый раз увидела большого, пахнущего мускусом самца и узнала в нем мальчика, который когда-то подымал на плечи ее, первоклассницу. Какой же он стал взрослый, сильный и красивый. Помните, что у нее было распахнуто яблочко мишени? Запомните, это важно… С этого все начинается.

С тех пор она старалась найти его глазом, высматривая в окно или делая петлю, чтобы пройти мимо беседки, откуда, по словам мамы, разило блудом, а ей – совсем нет. Она же не слышала, как ее обсуждает беседка.

– Надо бы эту целку потом раскупорить, – как-то между прочим сказал Жорик. – Напрашивается!

– Вони будет! – ответили братаны. – У нее папаша шьется в сферах.

– Так это ж самое то! – вскричал Жорик. – Тронуть власть за больное, за самое то…

Так исподволь рождался замысел преступления, а лучезарная девочка, как слепая Иоланта, бродила вокруг со скрипкой.

Тут надо сказать, что стоит гнуси поселиться в чьей-то башке, как в жизни она непременно случается. Что мы знаем о зависимости плохой жизни от плохих мыслей? И что первично? Разговор брателл в беседке вышел на простор и пошел себе гулять. И абсолютно зря таскали потом парней в милицию и били по почкам. Они были говно, это вне

сомнений, но они уже забыли о девочке со скрипочкой. А у Жорика тем более было алиби лучше некуда: он был в нужное время в милиции как свидетель кражи в магазине. Он там работал, и мимо него пробежал воришка с неоплаченными кассетами. Жорик надувал щеки, описывая промчавшегося идиота, а Оля в этот момент завороженно следила глазом за совсем другим парнем такой силы притяжения, что ноги просто не шли. Это был не Жорик, по которому уже высохло ее юное сердце. Этот не шел мимо, сплевывая, как тот, а смотрел на нее всю сразу от подмышек до ступней. И сердце вздрогнуло: «Вот он!» Оказывается, и в школьной программе встречаются точные слова. Знать бы только, откуда они. «Сейчас вспомню, – думала она. – Сейчас вспомню. Вот! „И в мыслях молвила: вот он“. И она улыбнулась ему доверчиво, как дитя.

Как раз накануне девчонки из класса окружили всем известную школьную давалку, одновременно умницу и отличницу, которая легко так – на раз-два – успевала и там, и тут, и везде. Смоля тоненькую сигаретку в школьном туалете, «Лека с Вудстока» (так она себя называла, бряцая на гитаре собственные песни), так вот Лека говорила им всем в глаза, малолеткам и старшеклассницам: «Все вы дуры! Дуры! Дуры! Трах есть главное в человеческой жизни. Он ему дается, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. И чтоб не жег позор, что мы подленькие и скверные дети подземелья. Чтоб, умирая, мы могли сказать: лучшие годы отданы самому лучшему. Спешите делать трах!»

Сцепив коленки, девчонки слушали идущую на медаль Леку, победительницу всяческих олимпиад. Она вносила сумятицу в едва проклюнувшиеся странные, непонятные чувствования одноклассниц. Они были стыдными и соблазнительными одновременно. От них хотелось бежать опрометью и одновременно бежать навстречу. Оля тоже стояла, онемев и замерев, а Лека, как почувствовав именно ее восторг и страх, подошла к ней и легко так, как родную, рукой тронула за плечо.

– Девуля! Не дрожи! Человек так устроен. Ни атеистам-дарвинистам, ни истовым христианам, равно как и фарисеям, не изменить устройства нашего тела.

– Любовь, – ответила Оля, давясь словом, как коркой.

– Это по другому ведомству, киска! По уровню развития души. Читай книги, помогай бедным, люби. Одно другому горло не перегрызет. Дух и тело. Они ведь едины? Или поврозь? Чертовы букашки!

Это она уже им всем, Лека с Вудстока, бросила на прощанье. И выпорхнула, оставив в запахе туалета тоненький дух сигареты и соблазнительности греха.

5

Он небрежно, как бы между делом, обхватил девчонку за плечи и властно повел в недостроенный карусельный круг. На круг этот уже давно плюнули устроители парка, он врос в землю, и только крепкие ребята умудрялись раскручивать его дурной силой, пуская тучи пыли.

– Покатаемся? – предложил парень.

– Тут грязно, – сказала Оля, отпихивая ногой пивную бутылку. – И все сломано.

– А тебе надо чисто? – почему-то зло ответил он.

Но зла она не услышала. Она слышала мужчину, у которого были какие-то другие мысли, она их уже чуть-чуть понимала, и от них у нее колотилось сердце.

Парень изо всей силы ногой двинул круг, тот скрипнул, но не завертелся, у него, видимо, случилось свое сопротивление материала, может, круг уже что-то чувствовал, у него был опыт и он хотел защитить эту дурочку, которая влюбленно шла навстречу гибели, и ни одной человеческой гадины не было вокруг, чтобы ее защитить. Парень же еще раз пнул круг. И тот поддался, сделал небольшой поворот. И пока он его делал, парень усадил девчонку на грязные доски.