Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Шварценеггер Арнольд

Мне еще никогда не приходилось заниматься так напряженно, что доставляло бесконечную радость. Меня поразило, насколько глубоко проникала Мария в каждый мой шаг, несмотря на то что ей хватало своих забот. Она выросла в окружении спорта — разумеется, не культуризма, но бейсбола, американского футбола, тенниса и гольфа, однако принцип везде один и тот же. Мария прекрасно понимала, почему мне нужно вставать в шесть утра и заниматься два часа, и нередко сопровождала меня в тренажерный зал. Если за ужином она видела, как я тянусь за мороженым, то буквально вырывала его у меня из рук. Весь тот энтузиазм, который прежде был сосредоточен на избирательной кампании Тедди, теперь Мария перенесла на меня.

Первенство

Мистер Олимпия должно было пройти в сиднейском оперном театре, впечатляющем архитектурном шедевре в форме парусов, поднявшихся на краю Сиднейской бухты. Незадолго до нас там выступал Фрэнк Синатра. Выступать в таком зале было большой честью — еще одно свидетельство возросшего престижа культуризма. Призовой фонд составил 50 000 долларов — больше, чем когда-либо предлагалось на состязаниях по культуризму. Пятнадцать участников зарегистрировались заранее, что также было рекордом.

Оперный театр оказался идеальным местом для этого первенства, поскольку с первого же дня, как только мы приехали, происходящее было наполнено драмой, эмоциями и интригой. Когда я объявил, что приехал в Сидней не наблюдать за состязаниями, а участвовать в них, это вызвало взрыв. Руководителям федерации пришлось решать, может ли спортсмен заявить о своем участии в самый последний момент, без предварительной заявки? Как оказалось, никаких правил, запрещающих это, нет, поэтому меня допустили до первенства. Далее последовал бунт против определенных правил самих состязаний, в виде петиции, которую подписали все участники, кроме меня. Организаторам пришлось идти на уступки, чтобы избежать хаоса. После долгих споров они не только согласились на все изменения, но и дали участникам право утверждать кандидатуры судей.

Все эти закулисные махинации открыли мне Марию с новой стороны, и я буквально увидел Юнис, занятую кипучей деятельностью. Хоть Мария и старалась дистанцироваться от происходящего, она обладала политическим чутьем своей матери и не свойственной ее возрасту мудростью. В политике, как только возникают разногласия и начинают оформляться группировки, необходимо тотчас же брать ситуацию в руки и действовать решительно и быстро. Мария оказалась на месте. Она молниеносно откликалась на все изменения и помогала дельным советом; не теряя времени, говорила с нужными людьми, помогая мне избежать изоляции и ударов исподтишка. Мария была неукротимой. Я недоумевал, как человек, до тех пор никак не связанный с миром культуризма и едва знакомый с действующими в нем лицами, сумел действовать так быстро и так эффективно.

В конце концов я завоевал свой седьмой титул Мистер Олимпия. Однако победа эта и по сей день вызывает неоднозначное отношение. Мнение судий разделилось, и победа была присуждена мне пятью голосами против двух, отданных за моего ближайшего преследователя Криса Дикерсона из Соединенных Штатов. В истории первенства за титул Мистер Олимпия впервые решение не было единогласным. Когда объявили мою фамилию, лишь половина из двух с лишним тысяч зрителей, заполнивших зал оперного театра, встретила это аплодисментами, и впервые в жизни я услышал свист и крики недовольных таким решением. Сразу же после этого один из пяти призеров принялся крушить за кулисами стулья, другой разбил вдребезги свой кубок на автомобильной стоянке, а третий заявил, что навсегда уходит из большого спорта.

Подготовка к первенству и победа в нем доставили мне удовольствие, однако сейчас, оглядываясь назад, я вынужден признать, что для спорта в целом последствия были отрицательными. Этот скандал породил раздробленность в рядах культуристов, и я в данной ситуации вел себя не лучшим образом. От былой дружбы не осталось и следа. Со временем я восстановил отношения со всеми своими прежними друзьями,

однако в некоторых случаях на это потребовались годы.

До полномасштабного начала съемок «Конана» оставалось еще два месяца, однако в конце октября мне пришлось вылететь в Лондон для работы над первой сценой. Бросив на меня всего один взгляд, Джон Милиус сказал: «Я должен просить тебя начать тренировки заново, — сказал он. — Мне не нужен Конан, похожий на культуриста. Это не фильм из серии про Геркулеса. Ты нужен мне более коренастым. Тебе придется набрать вес. Ты должен выглядеть как боец, как воин, как раб, проведший много лет прикованным к Колесу боли. Вот какое тело мне нужно». Милиус хотел, чтобы все выглядело как можно более достоверным. Это было логично, несмотря на то что Конан обитал в вымышленном мире. В той сцене, которую мы сняли в Англии, мне нужно было изобразить Конана в старости. Он царь, и произносит монолог, который должен был стать предисловием к фильму.

— Знай, о князь, что в промежутке между тем годом, когда океан поглотил Атлантиду, и возвышением арийских сынов была неслыханная эпоха… И вот пришел я, Конан, чтобы грабить и разорять, беспощадно расправляясь с врагами, и попирать ногой украшенные драгоценными каменьями троны. Но теперь мои глаза ослабли. Сядь на землю рядом со мной, ибо ты еще слишком молод. Позволь поведать тебе о днях великих свершений…

Я был укутан в одежды и меха, скрывавшие телосложение Мистера Олимпия. Однако прежде чем в декабре 1980 года отправиться на место съемок, я должен был снова полностью переделать свое тело.

Возвращаясь из Сиднея в Лос-Анджелес, я размышлял, как перипетии последних месяцев сплотили нас с Марией. Я был так рад тому, что вытерпел плакаты Тедди Кеннеди на своем джипе и не стал заострять внимание на своих собственных политических взглядах. Потому что впервые я почувствовал, что у меня появился настоящий партнер. Всю весну и лето я был рядом с Марией, переживая вместе с ней взлеты и падения избирательной кампании, и мне казалось, что я поступил совершенно правильно, забрав ее потом в Европу. И вот теперь я увидел, что и она приняла самое живое участие в моем начинании, помогла мне, хотя все это было для нее абсолютно чуждым.

Я мог только гадать, какое ей приходилось терпеть давление со стороны голливудских знакомых, которые стремились заставить ее выбрать более подходящего ухажера. В первую очередь речь шла о женщинах в годах — подруги матери Марии и Пэт Кеннеди Лоуфорд, бывшей жены Питера, говорили Марии: «Зачем ты связалась с этим культуристом? Давай мы познакомим тебя с одним замечательным продюсером…» или «… одним молодым очень приятным бизнесменом». А бывало и такое: «У меня есть для тебя самый подходящий мужчина! Правда, он здорово старше тебя, но он миллиардер. Давай я вас сведу».

Окружающий мир смотрел на наши отношения в упрощенном ракурсе, видя только смачную историю небывалого успеха. «Просто поразительно, он побеждает на первенстве Мистер Олимпия и прочих чемпионатах по культуризму, затем получает этот большой контракт в кино, а теперь у него еще и подруга из семейства Кеннеди!» Если так рассуждать, Мария была очередным трофеем в моей коллекции.

Однако на самом деле она не была трофеем. И ее фамилия не имела никакого значения. Если бы Мария не подходила полностью мне, а я бы не походил ей, у нас бы ничего не получилось. Для меня важным были ее внешность, личные качества, ум, чувство юмора, то, что она отдавала мне, как участвовала во всех моих начинаниях. Мария сливалась с тем, кем я был, во что верил, что делал. Именно поэтому я впервые задумался, что эта женщина может стать моим спутником по жизни. Я привязался к ней. В Испании мне без нее было плохо.