Вспомнить всё (сборник)
Шрифт:
Рядом с потрепанным синим томиком легла переплетенная в элегантную шкуру уаба книга, выпущенная «Обелиск Букс».
– Подождите, я приглашу редактора. – Мастерс нажал кнопку интеркома. – Попросите, пожалуйста, ко мне Джека Снида.
– Да, мистер Мастерс.
– В подлиннике, – продолжил Брэндис, – мы видим следующий стихотворный перевод с латыни.
Он зачитал, стыдливо откашлявшись:
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутсяТело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,И никаких ощущений3
Перевод с латинского Ф. Петровского.
– Я знаю отрывок, – оборвал уязвленный Мастерс. Этот тип еще поучать его собрался, как школьника!
– Из вашего издания, – перешел к сути Брэндис, – эта строфа изъята и заменена следующими сомнительными строками бог весть чьего авторства. Позвольте.
Ухватив роскошный обелисковый том, переплетенный в шкуру уаба, он долистал до нужного места и процитировал:
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутсяТело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,Разом узрим и постигнем мы то, что земному уму недоступно:Ждут нас великие в мире ином приключенья,Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока.Брэндис с шумом захлопнул книгу.
– Самое возмутительное, что смысл этой строфы диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда она взялась? Кто-то ведь должен был ее сочинить. Драйден этого не писал, Лукреций тоже.
Брэндис сверлил издателя взглядом, будто выпытывая признание в авторстве.
В открывшуюся дверь вошел редактор издательства, Джек Снид, и произнес сокрушенно:
– Он прав. И это не единственное изменение в тексте, их там около тридцати. Я перелопатил всю книгу, как только посыпались письма. А теперь проверяю по осеннему каталогу другие недавно вышедшие из печати. Там тоже встречаются поправки.
– Вы последним вычитывали текст перед отправкой в печать. Были там ошибки? – спросил Мастерс.
– Ни единой, – заверил Снид. – Кроме того, я лично вычитываю гранки, там тоже ничего. Изменения появляются только в уже переплетенной книге, как это ни абсурдно. Если точнее, с переплетом из шкуры уаба с золотом. С обычными, теми, что в картонном переплете, все в порядке.
– Но ведь это один и тот же тираж, – недоуменно заморгал Мастерс. – Мало того, изначально мы не планировали эксклюзивный подарочный переплет, эта мысль возникла в последнюю минуту, и маркетинговый отдел предложил переплести половину тиража в шкуру уаба.
– По-моему, – проговорил Джек Снид, – нам пора поподробнее разобраться, что такое эта шкура.
Через час пожилой директор вместе с редактором Джеком Снидом сидел перед Лютером Саперштейном – коммерческим представителем кожевенной фирмы «Волосок к волоску». Именно у них издательство «Обелиск Букс» заказывало шкуру уаба для переплетов.
– Прежде всего, – деловым тоном осведомился Мастерс, – что собой представляет уабовая шкура?
– Если вкратце, – начал Саперштейн, – не вдаваясь в подробности, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, господа, яснее вам не стало, однако от этого уже можно отталкиваться, на таком фундаменте уже можно строить дальнейшие, более весомые рассуждения. Давайте я расскажу вам, что такое собственно уаб. Его шкура ценится, помимо всего прочего, за свою редкость. А редкость объясняется тем, что уаб крайне нечасто гибнет. То есть умертвить уаба почти невозможно, даже больного или старого. Но
Мастерс вздохнул и посмотрел поскучневшим взглядом в окно, не слушая монотонно бубнящего Саперштейна. Сидящий рядом молодой энергичный редактор что-то черкал в блокноте, постепенно мрачнея.
– По вашей просьбе – заметьте, это вы к нам обратились, не наоборот, – продолжал Саперштейн, – мы отгрузили вам партию самых отборных шкур из нашего ассортимента. Эти живые шкуры лоснятся и переливаются, ни на Марсе, ни на Земле ничего подобного вы не сыщете. Любая царапина, любая потертость заживает на них сама. От месяца к месяцу подшерсток густеет, и обложки ваших томов делаются все роскошнее, а значит, ценнее. Через десять лет богатый пушной покров переплетенных в уабовую шкуру книг…
– Значит, шкура живет своей жизнью, – прервал его Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его почти невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все тридцать с лишним поправок в текстах наших книг связаны с бессмертием. Типичный пример с Лукрецием. Оригинал учит, что человек смертен и, даже обретя загробную жизнь, все равно не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого откуда-то возникает непонятная новая строфа, которая провозглашает дальнейшую жизнь, вытекающую из нынешней, – в полном противоречии со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Треклятый уаб пропихивает в чужие книги свою философию. Вот так, ни больше ни меньше.
Снид умолк и принялся снова черкать в блокноте.
– Как может шкура, – недоумевал Мастерс, – пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, корешки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Даже если переплет из этой чертовой шкуры действительно живой, во что мне не верится. – Он грозно взглянул на Саперштейна. – Если она живая, то чем питается?
– Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, – не моргнув глазом, ответил Саперштейн.
– Пойдемте. – Мастерс поднялся. – Чушь какая.
– Она всасывает частицы, – с видом оскорбленного достоинства пояснил Саперштейн. – Через поры.
Джек Снид, не вставший вместе с начальством, задумчиво смотрел в блокнот.
– Среди измененных текстов есть просто потрясающие. Бывает, что изначальный кусок переписывается полностью, и авторская мысль меняется на противоположную, как в случае с Лукрецием, а бывает более тонкая, почти незаметная правка, если можно так выразиться, когда оригинал больше поддерживает доктрину вечной жизни. Вопрос вот в чем: перед нами субъективное мнение отдельно взятой формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция – она великолепна, красива, интересна как поэзия. Но с философской точки зрения она, может быть, ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет править авторский текст по своему вкусу. А уаб, то есть оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.
Снид замолчал.
– И насколько достойна его правка, позвольте полюбопытствовать?
– С поэтической точки зрения? Или с философской? В поэтическом и литературном, стилистическом плане эти изменения не улучшают и не портят оригинал, они настолько сливаются с авторским текстом, что незнакомый с ним читатель ничего не уловит. И ни за что не заподозрит в авторстве шкуру, – добавил он с горечью.
– Я имел в виду в философском отношении.
– В философском отношении уаб методично внушает нам одну и ту же идею: смерти нет. Мы засыпаем и пробуждаемся к лучшей жизни. Что у Лукреция, то и в остальных, одного примера достаточно.