Вспышка. Книга первая
Шрифт:
Джон Фогель
СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ГЕРАЛЬД ЭКСПРЕСС»
Находясь в поездке по стране, еврейская делегация в составе шести человек во главе со Шмарией Боралеви, выдающимся палестинским деятелем, ведущим борьбу за отказ Великобритании от мандата по контролю над восточным Средиземноморьем и создание там государства для еврейского народа, сделает остановку в нашем городе.
Боралеви, выходец из России, который получил страшные телесные повреждения от рук Охранного отделения, внушающей ужас тайной полиции покойного царя, и в 1918 году эмигрировал в Священную Землю, заявил в своей речи в Нью-Йорке, что во время пребывания делегации в Вашингтоне, округ Колумбия, он сделает попытку вручить подробный доклад президенту Рузвельту лично. На сегодняшний день сведений из Белого дома о предоставлении ему аудиенции у президента не поступало.
«Палестина – это Священная Земля христиан всего мира, –
Он осудил Британский мандат, назвав его «игом рабства и тирании, давно утратившим свою необходимость и полезность». Он также утверждает, что является «в некотором роде беженцем» на своей второй родине.
«На меня объявлен розыск, поэтому мне приходится все время переезжать с места на место, – сказал Боралеви. – Многие годы власти пытаются арестовать меня». По сообщению британских властей, Боралеви и шайка его последователей разыскиваются за незаконный ввоз в Палестину сотен нелегалов «по морю и по суше». По более поздним сообщениям, он обвиняется в организации нескольких авиарейсов из Греции и Кипра с посадкой в пустынных районах Палестины.
Проблемы вокруг Палестины в целом и британского мандата в частности не новы. К концу Великой Войны д-р Хайм Вайцманн добился от Великобритании известной Балфурской декларации от 2 ноября 1917 г. о поддержке Великобританией создания так называемого «национального очага» в Палестине для всего мирового еврейства.
Однако, когда началась алийя – или иммиграция – еврейских переселенцев в Палестину, британские власти обнаружили, что волна иммигрантов превзошла все ожидания – так же, как и масштабы растущих волнений среди арабов. Столкновения между переселенцами и коренным арабским населением переросли в кровавые побоища с жертвами с обеих сторон.
Уступая растущему давлению со стороны арабов, Британия исключила Трансиорданию из условий Мандата, прекратив одним этим действием как еврейскую иммиграцию, так и освоение земель. Пытаясь занять нейтральную позицию между арабами и евреями, Британия сочла необходимым приостановить поток еврейских иммигрантов. Были приняты соответствующие законы, за которыми последовало повышение налогов и введение строгих правил, касающихся земледелия.
«Правительство Великобритании начинает с того, что желает помочь нам создать родину, – громогласно заявил Боралеви, – а затем пытается повернуть дело так, чтобы наши соплеменники не могли попасть туда, а если это и происходит, они не могут обеспечить себе там достойную жизнь. Если эта преступная неразбериха будет продолжаться, Великобритания в ближайшие же годы дорого заплатит за это».
Выступая недавно в Лондоне перед группой антисионистов, самый ярый противник Балфурской Декларации, сэр Колин Бентли Плиммер, заявил: «Они (сионисты) стремятся развязать войну и отнять Палестину у ее законных жителей арабов».
Далее Плиммер объявил Боралеви «рядовым преступником и провокатором…» «Опасно изображать его героем, – сказал сэр Плиммер. – У нас есть неопровержимые доказательства того, что г-н Боралеви и небольшая группа его подручных собираются организовать нападение и на арабов, и на подданных Великобритании». Плиммер также сказал, что глубоко сожалеет о той «ложной симпатии», которую г-н Боралеви вызывает у евреев. «Он использует сбор средств в помощь иммиграции и во имя создания еврейской нации как прикрытие для доставки нелегалов и оружия в Палестину. Его необходимо остановить».
Выступая в Нью-Йорке, Боралеви отмел обвинения Плиммера как «смехотворные». «Если Плиммер считает меня преступником, это – его право. Я буду продолжать дело, которым занимаюсь. Веками нас, евреев, притесняли, уводили в рабство и убивали. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть, что я не смог защитить наших женщин и детей. Если враг вооружен, мы должны – к сожалению – тоже вооружаться. Если придется воевать, мы будем воевать. Я пережил один погром в своей жизни и не собираюсь переживать еще один – и ради этого я буду сражаться».
Тамара медленно повернулась к Инге и умоляюще заглянула ей в глаза.
– Это… это мой… отец? – шепотом спросила она. – Ты абсолютно уверена?
Инга пристально посмотрела на нее.
– Да, – твердо ответила она, кивая головой. – Это он. Я узнала его по фотографии еще до того, как прочла фамилию.
– Просто это так… так странно найти его через статью в газете! Я никогда не думала, что такое случается в жизни. Это скорее похоже на кино.
– В жизни часто случается такое, что трудно себе вообразить, – согласилась Инга.
Тамара еще какое-то время разглядывала фотографию. Ей было трудно оторвать от нее взгляд. Да, что и говорить, ее отец был очень красив какой-то почти библейской
– Думаешь, ему понравится то, что мы приготовили? – нервно меряя шагами комнату и беспрестанно потирая руки, со страхом спросила Тамара. – А вдруг он не ест ничего, кроме кошера.
– Ему понравится, – уверила ее Инга, не поднимая глаз от своей вышивки.
– А вдруг он вообще не придет? – спросила Тамара. Инга бросила на нее раздраженный взгляд поверх бифокальных очков.
– Успокойся, – резко сказала она. – Ты выглядишь так, будто вот-вот выпрыгнешь из своей кожи.
Луис мягко произнес:
– Расслабься, принцесса, ты такая красивая.
– Как я могу расслабиться? Ты хоть знаешь, когда я видела его в последний раз? Инга говорит, мне тогда было года четыре. Если бы не эта фотография в газете, я бы даже не знала, как он выглядит. Как жалко, что я не могла поехать и послушать его речь. Нам было бы легче встретиться.
– Ты же знаешь, что это было невозможно, – сказал Луис. – О.Т. был прав, когда не позволил тебе пойти на это собрание. Там, скорее всего, было полно газетчиков, и можно не сомневаться, что кто-нибудь из них связал бы ваши два имени. Этого «ИА» никак не может допустить. Для всех ты дочь русского князя, а не какого-то беженца, борца за основание еврейского государства. Я уверен, что твой отец поймет это. – При звуке телефонного звонка все трое вздрогнули. Луис снял трубку, что-то негромко проговорил и положил ее обратно. Затем кивнул. – Звонил привратник. Сейчас они его пропустят.
Звонко цокая каблуками, Тамара заспешила в холл, пол которого был выложен известковым туфом, все стены покрыты блестящими зеркалами, а на витиеватой резной деревянной консоли стояла огромная каменная ваза с бегониями.
Заслышав звонок в дверь, она вздрогнула. Послышались торопливые шаги приближающейся горничной, но Тамара так разволновалась, что на цыпочках побежала обратно в гостиную, где уже стояли Луис с Ингой.
– Я ему не понравлюсь! – со страхом проговорила она, не переставая вертеть на пальце обручальное кольцо. – Луи, не надо было приглашать его сюда для нашего знакомства. Здесь все такое показное!
– Сейчас уже поздно об этом беспокоиться, да и какая разница, где вы встретитесь. – Он взял ее за руку и ободряюще сжал. Она выдавила из себя улыбку.
Из холла до них донесся безликий голос горничной и потом другой, более глубокий голос, что-то говорящий в ответ. Затем послышались две пары шагов по известковому туфу: быстрые и ровные Эсперанзы и тяжелые, неравномерные шаги другого человека, похоже, страдающего сильной хромотой.
– Спасибо, Эсперанза, – произнес Луис, – можешь идти.
– Да, сеньор. – Опустив голову, Эсперанза повернулась и решительно пошла прочь.
Луис большими шагами пересек комнату навстречу Шмарии Боралеви.
– Я Луис Зиолко, – сказал он, протягивая ему руку, – муж Тамары.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
– Рад познакомиться с вами, – произнес Шмария по-английски с сильным акцентом.
Тамара, казалось, приросла к полу, будучи не в состоянии поднять глаза.
– Ну давай, – шепнула ей Инга. – Он твой отец! Подойди к нему! – Тамара сделала глубокий вдох и почувствовала, как Инга подтолкнула ее в спину. Она робко двинулась вперед и, пройдя полпути, медленно подняла вверх глаза. Резко остановившись, отчего длинная шелковая юбка закружилась вокруг ее ног, Тамара с гулко колотящимся сердцем принялась разглядывать отца.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он за человек. Некоторые мужчины на всю жизнь остаются мальчишками, другие взрослеют, но лишь немногим дано стать олицетворением мужественности. Шмария Боралеви был одним из них. Какая-то несгибаемая воля чувствовалась в нем.
Его умные светло-голубые глаза казались одновременно и строгими, и ласковыми. Его лицо несколько портили морщины и шрамы, избороздившие кожу. У него были густые вьющиеся волосы, ставшие от долгого пребывания на солнце совсем белыми. Высокие скулы, казалось, были высечены рукой какого-то сердитого скульптора, а мощное тело, состоящее сплошь из мускулов, служило противовесом его деревянной ноге. Но, как бы для того, чтобы смягчить суровую внешность закаленного испытаниями человека, которым он стал в силу необходимости, у него были густые золотистые ресницы и чувственные губы.
В его присутствии она сразу почувствовала себя в безопасности, как будто он один мог оградить ее от всех неприятностей внешнего мира.
В свою очередь Шмария пристально посмотрел на нее и наконец кивнул головой и проговорил глубоким звучным голосом, который скорее подошел бы проповеднику:
– Бог мой, как же ты красива. Ты совсем как твоя мать.
Тамара нервно улыбнулась, принуждая себя подойти к нему. Ни разу в жизни она не чувствовала себя такой скованной и робкой, даже когда знакомилась с О.Т. Скольником.