Встать, суд идет!
Шрифт:
ТРАГЕДИЯ В ДОМЕ № 49
Произошел редкий случай. Сын поднял руку на отца, учинил скандал. Кого не возмутит это?! В конце концов, если тебя обидели, позови соседей — они помогут.
— Почему же ты не позвал на помощь? — спросил подсудимого прокурор.
— Не мог…
— А бить отца мог?
— Я виноват и не прошу оправдания.
Оправдать его, действительно, невозможно. Но как произошла трагедия в доме № 49? Почему? И один ли подсудимый в этом виноват — надо еще разобраться.
…Жестянщика Баранова знали
— Вырастил сыночка на свою голову… Вчера две поллитровки в унитаз вылил! Молокосос! Попробовал бы заработать. Техникум закончил, диплом получил. Грамотеем стал. Так что, от отца лицо воротить надо?! Кто тебя одевал, кормил?! Мать?! Много она на свою зарплату сделает! А тоже еще заступница выискалась: повышенную стипендию Вася получает, видите… Подумаешь, стипендия… Да я ее за два дня халтуры заработаю…
— Ты с кем это разговариваешь, Михаил Петрович? — подошел начальник цеха.
— Раз один, значит, с собой! А что, нельзя?
— Почему нельзя? Ты после смены загляни ко мне. Есть разговор с глазу на глаз.
— Знаю я эти разговорчики! Что, опять премии лишите, а то цеховое собрание созовете? Мол, незачем было Мишку-пьяницу в четвертый раз принимать на фабрику — только коллектив позорит… Так уж гоните сразу. Меня везде примут. А почему? Да потому, что работу свою твердо знаю и товар лицом завсегда покажу.
Он с ожесточением схватил лист железа, продолжая ворчать.
«И что с тобой делать? — думал начальник. — Легче всего, конечно, уволить за прогул. В мае и июне по четыре дня не выходил на смену. Домой к тебе и людей посылал, и сам ходил — толку никакого. Лечиться отправляли, на собрании обсуждали… Да и уволить сейчас никак нельзя — на носу ремонт цеха. Хорошего жестянщика иногда труднее найти, чем инженера».
Посмотрел он, как у Баранова работа спорится, и, ничего не сказав, пошел в контору.
Потом на суде начальник цеха вспомнит одно из собраний, когда жестянщика обсуждали в последний раз. Как обычно, пришел сюда Баранов с толстой тетрадкой, которую сам именовал «черным списком». В ней были записаны грешки всех, кто работал вместе с ним.
Только скажут о нем плохо, он сразу начинает листать тетрадь, и прямо с места охрипшим голосом:
— Ты наперед про себя скажи, за что тебе жена чуб драла?
Люди захохочут, выступающий растеряется:
— Какой чуб? Я ведь лысый…
— Но до лысины он ведь у тебя был. И вообще регламент соблюдать надо! Женщин вон детишки ждут. Плачут.
На суде свидетели скажут, что не на шутку опасались «черного списка». Где и следовало выступить, помалкивали. А пьянице только того и надо.
После очередной проработки не пришел Баранов на фабрику совсем. Целую неделю пьянствовал, громко кричал на весь подъезд:
— Как они ко мне, так и я к ним! Никуда не денутся. Без меня ремонта не сделают. Вот и пусть ждут, пока я пропьюсь. Пей, Анна! Сбегай-ка,
— Уважь его! — просила сына мать.
Спустя полчаса, подавая стакан вина семнадцатилетнему Василию, отец снова сказал:
— Уважь отца!
— Да уважь ты его! — в угоду мужу повторила мать.
От выпитого у сына закружилась голова, потянуло ко сну. Не выключив телевизора, не расстилая постели, он лег на диван.
Проснулся от страшного крика матери. Даже не сразу понял, где она: на балконе или на кухне. Опять, наверное, дерутся! Когда это кончится?!
Крик повторился.
— Вася! Сынок! Убьет ведь!
Побежал на кухню, схватил занесенный кулак отца, скрутил ему руки и, не помня себя, начал бить.
Позже эксперты-медики скажут: Баранова-старшего можно было спасти, если бы ему вовремя оказали медицинскую помощь.
На суде выяснилось, что Баранов неоднократно избивал жену, гонялся за ней с топором. Об этом сообщили свидетели. А Василий ничего плохого не сказал об отце. Говорил только одно: «Виноват я!»
А наказание грозило, с учетом несовершеннолетнего возраста, до десяти лет лишения свободы.
— За что ты так жестоко избил отца? — задал вопрос судья.
— Маму он бил. Она сильно кричала.
Коллектив кондитерской фабрики выделил общественного обвинителя, наказав ему строго-настрого: «Пусть осудят, чтобы другим неповадно было, только проси суд, чтобы не лишали свободы. Так и скажи: «Довел пьяница-отец парня».
Поступило в суд и письмо работников автотранспортного техникума. В нем говорилось:
«В суде находится дело Баранова Василия, нашего выпускника. В техникуме он учился хорошо, получал повышенную стипендию. Он комсомолец. Это дисциплинированный, скромный, застенчивый подросток. Не было ни одного случая нарушения им трудовой дисциплины, его уважали в группе.
Но мы все знали, что в доме у него тяжелая обстановка: отец и мать алкоголики. И Вася стыдился этого, замыкался в себе. Преподаватели сочувствовали ему, старались помочь. Особенно он стал переживать в последний год, когда стал взрослым, когда надо было готовить и защищать дипломный проект. Не раз мы беседовали и с матерью.
Мы думаем, что преступление, совершенное Васей, — это результат длительного, систематического расстройства нервной системы, сильного душевного волнения. Мы просим отнестись к Василию гуманно, не лишать его свободы».
Письмо принесла классный руководитель, а до этого сама пришла в прокуратуру и просила следователя, чтобы ее допросили в качестве свидетеля.
— Не под силу подростку выдержать такую обстановку, которая сложилась в семье Барановых. За три года учебы мы не слышали от Василия даже резкого слова… Все, что с ним произошло, — следствие нервного срыва…
Педагог очень волновалась, говорила так, будто на скамье подсудимых не бывший учащийся, а близкий, родной ей человек.
И опять притихший зал слышит слово, которое в суде повторяли один за другим все одиннадцать свидетелей, выступавших по делу.