Встреча с хичи. Анналы хичи
Шрифт:
Альберт Эйнштейн повозился с трубкой, наклонившись, почесал голую лодыжку и сказал:
– Видите ли, Робин, кажется, ваша проблема совсем не психоаналитическая. Так что я с ней лучше справлюсь.
Я снова лег на кровать и закрыл глаза.
В старину, когда мы с Зигфридом встречались по средам в четыре, я никогда не думал, что мне удалось набрать несколько очков в игре, которую, как я считал, мы ведем, но никогда раньше он просто не сдавался. Это настоящая победа, такой я и не ожидал – и мне стало еще хуже, чем раньше. Я был словно в аду. Если
Я открыл глаза.
Альберт был занят. Мы больше не находились в помещении для двухчасового адюльтера, мы оказались в старом принстонском кабинете Альберта, на столе бутылка виски, а за столом доска с непонятными математическими формулами.
– Отличный у тебя был кабинет, – мрачно сказал я. – Мы опять принимаемся за игры?
– Игры тоже реальны, – серьезно сказал он. – Надеюсь, вы не возражаете против моего вмешательства. Если бы вы продолжали говорить о слезах и травмах, доктор фон Психоаналитик был бы наилучшей программой, но метафизика – это моя область.
– Метафизика!
– Но именно об этом вы говорили, Робин, – удивленно сказал он. – Разве вы не знаете? Природа реальности. Смысл жизни. Это, конечно, не моя главная специальность, но, как бы то ни было, и в этих областях я пользуюсь известностью и думаю, что смогу вам помочь, если вы не возражаете.
– А если возражаю?
– Вы можете отослать меня, когда захотите, – спокойно сказал он. – Давайте хотя бы попытаемся.
Я встал с постели – она превратилась в изношенный кожаный диван, с набивкой, выбивающейся из одной подушки, – и прошелся по кабинету, пожав плечами, что должно было означать «Ну ладно, какого дьявола?».
– Видите ли, – сказал он, – вы можете быть настолько реальны, насколько хотите, Робин.
Я сбросил со стула пачку журналов и сел лицом к Альберту.
– Ты хочешь сказать, что я могу быть такой хорошей имитацией, какой захочу?
– Мы, кажется, подошли к тесту Тюринга. Если вы такая хорошая имитация, что можете обмануть даже себя, разве это не разновидность реальности? Например, если вы действительно хотите иметь вещи типа запора или простуды, это легко устроить. Доктор С. Я. Лаврова и я можем ввести в вашу программу легкие заболевания и распределить их так, что они будут возникать случайно. Сегодня, может быть, геморрой, завтра – прыщ на носу. Не думаю, чтобы вы на самом деле этого хотели.
– Но это все равно будет иллюзия!
Альберт подумал, потом согласился:
– В определенном смысле – да. Вероятно, вы правы. Но вспомните тест Тюринга. Простите мою нескромность, но когда вы с доктором Лавровой остаетесь вдвоем, разве вы не занимаетесь любовью?
– Ты отлично знаешь, что занимаемся! Только что занимались!
– Это доставляет вам меньше удовольствия, потому что, как вы говорите, является иллюзией?
– Удовольствие предельное. Может, это-то и плохо. Потому что, черт возьми, Эсси не может забеременеть.
– Ага, – сказал он точно так же, как Эсси. – О! Неужели вы этого хотите?
Я подумал немного.
– Точно не знаю, но иногда мне кажется, что хочу.
– Но ведь на самом деле это не
– А когда он дорастет до нашего возраста, мы будем в прежнем возрасте!
– Ага, – кивнул Альберт удовлетворенно. – Мы теперь переходим к старости. Вы этого хотите? Должен вам сказать, Робин, – продолжал он серьезно, – что вы будете стареть. Не потому, что вас так запрограммировали, но потому, что должны. Будут ошибки при передаче. Они начнут накапливаться, вы изменитесь, возможно, начнете распадаться. О, разумеется, ваша программа создана с огромной избыточностью, так что ошибки будут накапливаться не быстро, тут никакие числа не помогут. Но в бесконечное время – о да, Робин. Робинетт Броудхед через десять в двадцатой степени миллисекунд будет не совсем таким, как Броудхед наших дней.
– Замечательно! – воскликнул я. – Я не могу умереть, но могу стать старым, слабым и глупым!
– Вы хотите умереть?
– Я… не… знаю!
– Понятно, – задумчиво сказал Альберт, но на этот раз не голосом Альберта Эйнштейна. Голос глубже и ниже, и еще не успев посмотреть, я понял, чей это голос.
– О боже, – прошептал я.
– Совершенно верно, – улыбнулся Бог.
Если вам никогда не случалось появляться перед троном Судного дня, вы не знаете, каково это.
Я не знал. У меня были только смутные представления о великолепии, но великолепие вокруг оказалось гораздо грандиознее того, что мне снилось. Я ожидал… не знаю чего. Чего-то внушающего благоговение? Прекрасного? Даже пугающего?
Да, это пугало, но одновременно было и всем остальным. Огромный золотой трон. Я не имею в виду липкое обычное повседневное золото. Это золото светящееся, теплое, почти прозрачное; не металл, а сама сущность золота, ставшая реальной. Невероятный трон возвышался надо мной, окруженный занавесями из жемчужного мрамора. Словно Фидий и Пракситель вместе изваяли эти занавеси. Стул, на котором я сидел, был из теплой резной слоновой кости, на мне белая тюремная рубашка, и я смотрю прямо во всевидящие глаза Всемогущего.
Как я сказал, было не страшно. Я встал и потянулся.
– Отличная иллюзия, – похвалил я. – Скажи мне, Господь, который Ты из Них? Иегова? Аллах? Тор? Чей Ты Бог?
– Твой, Робин, – раскатился величественный голос.
Я улыбнулся Ему.
– Но у меня нет Бога. Я всегда был атеистом. Идея личного Бога кажется детской, как указал мой друг – и, несомненно, Твой друг тоже – Альберт Эйнштейн.
– Не важно, Робин. Я Бог даже для атеиста. Видишь ли, Я судья. У меня есть все божественные атрибуты. Я Создатель и Спаситель. Я не просто добро. Я образец, по которому отмеряется добро.