Встреча выпускников

Сэйерс Дороти Л.

В соответствии с этой договоренностью Харриет оказалась, не совсем комфортно, между мисс Хилльярд (в которой она всегда ощущала антагонизм к себе) и мисс Бартон (которая, очевидно, всё ещё волновалась по поводу детективных хобби Уимзи) и лицом к лицу с двумя людьми, чьи взгляды были способны вывести её из равновесия. По другую сторону от декана сидела мисс Пайк, с противоположной стороны от мисс Хилльярд была мисс де Вайн, хорошо видимая Уимзи. Мисс Лидгейт — эта надёжная крепость — расположилась на дальнем конце стола, оставив центр беззащитным.

Ни

у мисс Хилльярд, ни мисс Бартон не нашлось тем для беседы с Харриет, которая, таким образом, могла без больших затруднений следить за попытками директрисы составить мнение о Уимзи и дипломатично скрытыми, но в равной степени упрямыми попытками Уимзи составить мнение о директрисе, — соревнование, проводимое с неизменной любезностью с обеих сторон.

Доктор Бэринг начала с того, что спросила, был ли лорд Питер проведен по колледжу и каково его мнение, добавив, с должной скромностью, что с точки зрения архитектуры колледж, конечно же, едва ли смеет надеяться конкурировать с более древними институтами.

— Учитывая, — печально сказал его светлость, — что архитектура моего собственного древнего колледжа математически составлена из амбиций, безумия, уродства и насмешки, ваше замечание походит на сарказм.

Директриса, почти поверив в то, что она нарушила правила хорошего тона, искренне заверила его, что она не делала никаких личным намёков.

— Случайное напоминание полезно, — сказал он. — Мы придавлены готикой девятнадцатого века, чтобы в нашем исполненном гордыни баллиолизме мы не забывали Бога. Мы отбросили хорошее, чтобы дать путь плохому, а вы, напротив, создали целый мир из ничего — что более соответствует божественному деянию.

Директриса, с опаской маневрируя на этой скользкой почве между шутливостью и серьёзностью, нашла точку опоры:

— Совершенно верно, нам приходилось делать то, что можем, из очень скудных средств, и это, как вы знаете, типично для нашего положения в целом.

— Да, а вы фактически живёте без пожертвований?

Вопрос был задан так, что подключал к разговору декана, которая бодро подтвердила:

— Совершенно верно. Во всём скаредная бережливость.

— В такой ситуации, — серьёзно заметил он, — даже восхищение кажется своего рода дерзостью. Это — прекрасный зал, кто архитектор?

Директриса сделала краткий обзор истории места, прервавшись, чтобы сказать:

— Но ведь вы, вероятно, не сильно интересуетесь всем этим вопросом женского образования.

— А это всё ещё вопрос? Так быть не должно. Надеюсь, вы не собираетесь спрашивать меня, одобряю ли я, что женщины занимаются тем или этим.

— Почему нет?

— Недопустимо думать, что я имею хоть какое-то право одобрять или не одобрять.

— Уверяю вас, — сказала директриса, — даже в Оксфорде мы всё ещё сталкиваемся с определенным числом людей, которые настаивают на своём праве не одобрять.

— А я-то надеялся, что вернулся к цивилизации!

Удаление тарелок с рыбой немного отвлекло обедавших, и директриса воспользовалось этой возможностью, чтобы перевести разговор

на ситуацию в Европе. Здесь гость твёрдо стоял на ногах. Харриет поймала взгляд декана и улыбнулась. Но впереди замаячила новая и более глобальная проблема. Международная политика плавно перетекла в историю, а история — усилиями доктора Бэринг — в философию. Из путаницы слов выплыло зловещее имя Платона, и доктор Бэринг выдвинула философское предположение, как пешку, предлагая её съесть.

Множество людей испытали неисчислимые бедствия по вине этой философской пешки директрисы. Было два способа взять её и оба пагубные. Можно было или притвориться знающим, или выразить горячее желание узнать. Его светлость мягко улыбнулся и отклонил гамбит:

— Это вне моих звёзд. У меня не философский ум.

— А как бы вы определили философский ум, лорд Питер?

— Я не стал бы, определения очень опасны. Но я знаю, что философия для меня — закрытая книга, как музыка для человека без музыкального слуха.

Директриса быстро посмотрела на него, он продемонстрировал ей невинный профиль, склонившись к столу и уставившись в тарелку, как цапля, сидящая на яйцах у водоёма.

— Очень удачное сравнение, — сказала директриса, — поскольку у меня самой нет музыкального слуха.

— У вас? Я подумал, что это может быть так, — спокойно заметил он.

— Это очень интересно. Как вы узнали?

— Есть что-то в вашем голосе. — Он предложил для экспертизы честные серые глаза. — Но это не очень надёжный вывод, чтобы его можно было высказывать, и, как вы, возможно, заметили, я его не высказал. Это — искусство шарлатана: вызвать признание и представить его как результат дедукции.

— Понимаю, — сказала доктор Бэринг. — Вы демонстрируете свою технику очень откровенно.

— Вы всё равно бы это поняли в любом случае, поэтому лучше уж сознаться самому и приобрести незаслуженную репутацию искреннего. Главное преимущество, когда говоришь правду, состоит в том, что никто никогда ей не верит, и это лежит в основе t.

— Таким образом, всё-таки имеется один философ, книги которого для вас не закрыты? В следующий раз я начну с Аристотеля.

Она повернулась к своей левой соседке и отпустила его.

— Жаль, — сказала декан, — что мы не можем предложить вам крепких напитков. 

На его лице красноречиво читалось понимание и озорство:

— «Как уцелеть под бороной, известно жабе лишь одной». [98] Вы всегда донимаете своих гостей трудными вопросами?

— Пока они не докажут, что по мудрости равны Соломону. Вы прошли тест с большим запасом.

— Тсс! Есть только одна мудрость, которая имеет общественную ценность, и это — осознание собственных пределов.

98

Цитата из стихотворения Редьярда Киплинга «Пэджет, член парламента». Переводчик Е. Витковский.