Встречаются во мраке корабли

Хондзыньская Зофья

— Здесь. Здорово? А?

— Здорово, — сказала она.

И, рухнув на постель, подумала, что все это неправда. И горы, и снег, и этот каменный дом, и комната, и то, что она говорит «здорово», и то, что сейчас вот она выложит свои вещи из рюкзака и эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей.

Худой в нерешительности стоял у порога, наконец, запинаясь, сказал:

— Ну, я пойду, пожалуй.

Она не стала его удерживать.

…Эта маленькая комнатка с двухъярусными койками,

покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей. Комната на двоих, она с Павлом, как Марта с Мартином, А с Б… Только она никогда до сих пор ни с кем. «Вместе с Павлом», — снова подумала Эрика; наконец-то она, хотя бы для видимости, перестанет играть роль нежелательного свидетеля чужой любви, чужих дел, чужой жизни.

Скрипнули двери. Она уселась на постели, но это опять был Худой.

— Чего тебе? — спросила она, разозлившись, что он прервал ее мысли.

— Павла ищу, — сказал он, продолжая стоять.

— Его нет еще.

Худой не уходил.

— На лыжах с нами пойдешь? — спросил он.

— Не знаю.

— Чего не знаешь? — возмутился он. — Такая житуха тут, а она еще думает. Условия просто мировецкие.

В эту минуту вошел Павел и одобрительно оглядел комнатку.

— Здорово тут, правда, Эрика?.. А ты чего? — обернулся он к Худому. — Смотри, там жуткая толчея. Если сразу место не займешь, как бы тебя не вытурили.

— Дай-ка сигаретку, а то у меня нет, — глядя куда-то в угол, сказал Худой.

— Ты что, спятил?! — Павел даже глаза выпучил от изумления. — Я же сию секунду сам у тебя пачку стрельнул, чтоб свой рюкзак не открывать.

— Вот именно, я последнюю тебе отдал.

— Последнюю? Да ты что, старик? Мы же с тобой на вокзале по шесть пачек взяли, забыл?

— О господи, чего ты ко мне привязался? Дашь, наконец, сигареты или нет?! — вспыхнул Худой.

Павел лишь молча пожал плечами и вынул пачку из рюкзака. Худой спрятал ее в карман и, буркнув что-то, вышел.

— Вот придурок! — Павел взглянул на Эрику. — Я же собственными глазами видел: у него пачек десять в боковом кармане рюкзака.

* * *

Когда она проснулась, было уже совсем светло. Косой солнечный луч падал через окно прямо ей на одеяло. Эрика глянула вниз, койка Павла была старательно заправлена клетчатым пледом.

«Крепко же я спала, — подумала она, — не слышала даже, как он вышел». Ей стало не по себе, что она одна. Как же дальше? Где и когда здесь кормят завтраком, она не знала. Сев на постели, Эрика подперла голову рукой.

А интересно, что там за окном, ну-ка… Мать честная, что за красотища! Белое, голубое, искристое, кислородное, черт побери… Слов не подберешь — и бог с ними, со словами! Она стояла у окна, глядя, как с сосульки медленно скатывается удлиненный, дрожащий опал. Сперва круглый, потом овальный — кап… и тут же образуется новый, круглый, овальный, каап…

— Ты что, еще в постели? — Марта не признавала стука. Впрочем, может, здесь, на базе, так принято? — Вставай же, глупая, солнце — чудо,

айда загорать. Как подумаю, что из-за этого дурацкого колена в жизни не смогу больше с горы спуститься… Ну же, двигайся, экая ты копуша, я уже шезлонги взяла, позже мы бы фиг их получили, а ребята мне велели опекать тебя.

Она уже подвязывала себе тесемкой волосы на макушке.

— Ты тоже так сделай, старуха, а то выгорят.

«Или да, или нет», — подумала Эрика, но ничего не сказала.

Они в мгновение ока съели свой завтрак и улеглись в шезлонги на лужайке за базой. Эрике ясно было: вести себя надо так, словно то, что здесь происходит, — для нее будни; никаких вопросов, ничего похожего на удивление, виду не подавать, что все тут для нее — неожиданность. Впрочем, с Мартой невозможно было и слова вставить. «Хочешь пахты?» — и тут же протягивала ей кружку. Эрику скоро утомила ее болтовня. Она пыталась выключиться, но голос Марты мешал ей погрузиться в ощущение счастья. Ближе к полудню что-то промчалось, прошмыгнуло рядом, взвихрив столб снежной пыли, и Худой остановился в сантиметре от шезлонга Эрики.

— Ловок же ты, братец, — рассмеялась Марта.

— Пошли, Эрика, я за тобой приехал. Марта у нас травмированная, но тебе-то чего дурака валять, когда снег такой.

Положение было не из легких, и Эрика решила отбиваться.

— Я даже не знаю, где мои лыжи.

— Зато я знаю. Это лыжи моей сокурсницы, они знакомы мне как собственный карман. Ну, пошли.

— Ты что, балда, не видишь, что ей неохота? — через плечо спросила Марта.

— Откуда такая уверенность?

— Это чувствуется, братец, к тому же хамство бросать меня тут одну, — запротестовала Марта.

— Того и гляди, похитит кто-нибудь…

— Вот именно.

— Что же она, сторожить тебя обязана? Пусть Мартин тебя сторожит.

— А Эрику Павел, — отрезала Марта, но Худой сделал вид, что не слышит, и потянул Эрику за рукав.

— Ну пошли, спящая ты царевна!

Начинать, однако, было непросто. Хотя Эрика раньше и пыталась ходить на лыжах, она ежеминутно падала, ноги отказывались повиноваться, разъезжались в разные стороны, не слушая «приказов мозговых центров», чего требовал от нее Худой. Но Худой все же хвалил ее, уверял, что она способная.

— А главное — настойчивая, и это скажется, вот увидишь.

Когда они уже кончали обедать, явился Павел, встрепанный, раскрасневшийся, в превосходном настроении.

— Ты куда подевался, обалдуй? Смотрю — нет тебя. Я еще три раза спустился в Горычковую, а ты в это время где-то распутничал.

— Вовсе не распутничал, — злорадно сверкнула глазами Марта. — Он твою Эричку ездить учил.

— Какую еще «мою»… — начал Павел и вдруг осекся.

Худой кротко взглянул на него.