Встречаются во мраке корабли

Хондзыньская Зофья

— Нисколько, — буркнула она себе под нос, и Павел с радостью отметил, что в чем-то она совсем еще соплячка.

— Так вот, если тебя интересует… — начал он снова (молчание), — то ты скорей не помогла им, а навредила. Прогул — это ведь, знаешь, спорт, эмоция. А они что? Тоже мне подвиг — решиться на прогул, зная заранее, что пристанище тебе обеспечено. По-моему, отсутствие риска лишило затею всякого смысла. Какое же это бегство, если человек знает, что ему есть куда податься, что его накормят, спрячут, оставят ночевать? Разве что ты для себя это делала. Для забавы.

—

Но они меня за это… — Она осеклась, но он мог бы поклясться, что в воздухе повисло иное слово, чем то, которое он услышал: — Они меня за это… уважали… Знаешь, как им нравится, что я сумела себя поставить, не захотела ходить в школу и не хожу.

— Тоже мне… Ребячество, игра в индейцев.

— Ты в самом деле так считаешь? — в голосе ее послышалось разочарование.

— Конечно, ты жаждешь популярности, поклонения… Признаться, я не очень-то понимаю, как можно радоваться поклонению таких сопляков. И за что! За то, что ты держишь их на чердаке в пустом доме. Согласись, няня-то ведь не в счет. Дешевка. У меня другое предложение… — Он прервал, абсолютно уверенный, что Эрика не спросит какое.

Она не спросила.

— Я приехал сюда на неделю…

— Кстати, зачем, собственно, ты приехал, старик?

— Скажу, когда буду уезжать, ладно?

— Почему, когда будешь уезжать?

— Так мне удобней. Ну вот, я приехал сюда на неделю и хочу предложить тебе одну игру.

— А именно?

Павел заколебался. Черт возьми, еще высмеет, чего доброго.

— Они называется… Ну, скажем… «Встречаются во мраке корабли…» Это слова из одного стихотворения… Плывут они с разных сторон, одни в огромном, пустом океане, а минуя друг друга во мраке, вдруг слышат свои позывные.

— Ишь поэт.

— Подают сигнал друг другу: «Не грусти. Ты не одинок. Я тут, близко».

— Ну и загнул… Я, мол, одинока, да? Мне нужны чьи-то сигналы? Спасибо за такую игру, ищи другого любителя.

«Быстрая. Сразу схватила суть», — обрадовался Павел и деловито закончил:

— Здесь нет никакого риска ни для тебя, ни для меня. Просто условимся. На неделю. Скажем, неделя дружбы. Понравится — продолжим, не понравится — разойдемся, как в море корабли. Сегодня среда. Во вторник вечером я уезжаю.

Вместо ответа Эрика взяла в руки альбом и на чистой его странице нарисовала множество волнистых параллельных линий.

— Твое море, — с усмешкой сказала она.

А потом, в самом уголке странички изобразила малюсенький кораблик с большим султаном дыма.

— Это я… — сказала она. — А ты… — Рука ее направилась в другой конец странички, но Павел схватил руку с карандашом и перенес поближе.

— На таком расстоянии ничего не слышно… Слишком далеко.

— Зато видно.

— Ты забываешь, что плывут они ночью.

А когда она, держа карандаш над страничкой, заколебалась, он сказал:

— Словом, предлагаю тебе кратковременную дружбу. Ну, по рукам?

— А если я не знаю, что ответить?

— Не знаешь? Наконец-то ты чего-то не знаешь! Браво, Эрика! Первая фраза без позы. А впрочем, неважно, что ты знаешь, а чего нет. Важно — хочешь ли?

—

А если не сумею…

— Попробуем. Авось получится.

— Ладно уж. — Она протянула ему свою большую и не слишком чистую руку. — Попробуем.

Они немного посидели молча. Когда Павел собрался спуститься за сигаретами, Эрика, как бы невзначай, спросила:

— А как звали того поэта?

Его так и подмывало спросить «какого», иначе говоря, засчитать один-ноль в свою пользу, но это было бы свинством.

— Лонгфелло [1] , — сказал Павел.

— Он жив?

— Нет. Давно умер.

1

Лонгфелло, Генри Уодсуорт (1807–1882) — крупнейший американский поэт, переводчик и литературовед.

* * *

— Что это? Ты один? Почему в темноте? А Эрика?

Она подошла к штепселю, комнату залил свет. Павел протер глаза.

— Эрика? Нет ее. Кажется, в кино пошла.

— А на что? Ты, случайно, не знаешь? Есть фильмы, на которые она способна по пять раз ходить. Погоди, шить что-нибудь принесу, а то я заболеваю, когда сижу вот так, сложа руки.

Павел сразу это заметил. Полнейшая неспособность Сузанны позволить себе хотя бы минутную разрядку свидетельствовала о том, что нервы у нее на пределе. Через минуту она вернулась и, пояснив, что юбку свою решила подкоротить для помощницы — «У нее ноги очень красивые, а она вечно их в брюках прячет, просто жалко», — тотчас принялась за работу.

Павел с минуту смотрел на ее проворные пальцы, вспоминая большие, еще детские руки Эрики. «Интересно, какие у нее ноги? — подумал он. — Тоже ведь всегда прячет их в брюках».

— А ты, случаем, не знаешь, на что она пошла?

— Кажется, на «Love story» [2] .

— Так я и думала. Если не ошибаюсь, восьмой раз.

— Стремится жить выдуманной жизнью.

— Ты так считаешь?

2

«Любовная история» (англ.).

— Абсолютно не сомневаюсь. И обо всем этом хотел бы поговорить с вами.

Он видел, что у Сузанны не лежит душа к такому разговору, но твердо решил не отступаться.

— Слушаю тебя, — наконец сказала она.

Павел сел, положив ногу на ногу, закурил. С минуту он подыскивал слова, потом спокойно начал:

— То, что вы устали от Эрики, — ничуть не удивительно. Понятно и то, что вы не видите способа помочь ей.

— Ты же понимаешь, это от отчаяния. Просто не знаю, как к ней подступиться.