Встречи на ветру
Шрифт:
– Сколько же вам было лет? – задала я вопрос.
– Мне? – Вера Сергеевна хитро улыбнулась. – А сколько лет вы мне дадите?
Я поняла всю бестактность своего вопроса.
– Простите. – Мне было неловко, но женщина ничуть не расстроилась.
– Пустое. Я не актриса, чтобы скрывать свой возраст. В сорок первом году мне стукнуло девятнадцать. Студенка второго курса юридического техникума, тогда был такой. Потом был Карельский фронт. Служба при штабе. Ранение и демобилизация под чистую.
– Ира, – вмешался Павел, – ты устроила настоящий допрос Вере Сергеевне.
– Павел, Вы
Смеется Павел, смеюсь и я.
– Вам смешно, а я тогда, – незлобиво говорит Вера Сергеевна, – чуть со стыда не умерла. После войны я часто вспоминала того политработника. Наш статкомитет тоже увлекается цифирью. Прочтешь иногда его данные, например, по производству мяса, так выходит на каждого человека у нас приходится чуть ли не корове, а в провинции мясо в продаже бывает раз в полугодие.
– А в холодильниках у того же народа полно всего. Так что прав наш комитет по статистике.
– Товарищи, – прерываю я их экономический диспут, – у меня в сумке подтверждение данных статистиков. Я, например, проголодалась.
Я и проголодалась, и хочу поделиться с Павлом своими новостями.
– Ира права, одним чаем сыт не будешь. Вы тут без меня пируйте, а у меня дела. – Тактична соседка у Павла.
– Вижу, – Павел прозорлив, – у тебя есть что мне рассказать.
– Как твое сердце? – спрашиваю.
– Мое сердце выдержит и дурную, и приятную новость. Думаю, это даже не сердце. Невралгия это. Выкладывай.
– Нет уж, – мне хочется накормить его. Тоже что-то новое в моих отношениях с мужчиной, – сначала я накормлю тебя, мы выпьем, а потом я все расскажу.
– Ты психолог. На сытый желудок человек даже известие о собственной близкой смерти воспримет легче.
Наша трапеза проходила под аккомпанемент музыки Вагнера. Павел предварил её такими словами:
– Адольф Гитлер любил слушать вагнеровскую «Вальпургиеву ночь», потому Иосиф Сталин запретил исполнять любое его, Вагнера, произведение. В музыке Вагнера я ощущаю космическую силу. – Услышать такое откровение всегда немного сурового Павла мне было странно, но музыка и на меня произвела сильное впечатление. Правда, кушать колбасу твердого копчения я бы предпочла под более легкую музыку. Павел пил водку, а на мое предостережение ответил коротко:
– Водка в ограниченных количествах для мужчин полезна, –
Я и почувствовала. Так почувствовала, что рассказать ему о своих новостях я смогла лишь после того. Чего того? А того, о чем при детях не говорят.
– Надо было тебе уточнить, какого именно отраслевого обкома руководителем тебе предлагают быть.
Наверное, под впечатлением того, что произошло раньше, я не совсем точно определила свое место в обкоме.
– Руководителем не всего обкома – это чересчур.
На этом наша беседа на тему моей карьеры закончилась. Павел неожиданно заговорил о наших отношениях.
– Вчера я побывал у врача. – Я недоуменно посмотрела на него. – Ничего особенного, просто я хотел узнать, в каком состоянии мои репродуктивные органы.
– Чего-чего? Это что ещё за органы?
– Тундра ты неогороженная. Это моя предстательная железа, яички и сам пенис. Ясно?
Мое лицо залила краска. Никто и никогда не говорил со мной о таком. Справившись со смущением, я попыталась пошутить:
– Не знаю, в каком состоянии твоя железа, но твоим пенисом можно в фанере отверстия делать.
– Тебе не к лицу солдатский юмор, но пропущу. Врач сказал, что мои сперматозоиды достаточно активны для того, чтобы оплодотворять женскую яйцеклетку.
– Я поняла. – До меня дошло. – Ты беспокоишься, что я не беременею. – Мне стало жалко глупого моего мальчика. – Не беспокойся, я позволю тебе все только тогда, когда это можно. Ты и не заметил.
– Чертовка! Могла бы мне сказать.
Мне до того стало жалко его, что тут – нет, не за столом, конечно, – я отдалась ему, ничего не опасаясь. Это было двадцать третьего марта 1975 года. Запомнили? Впрочем, зачем вам это?
Утром следующего дня Павел и я вышли из дома, когда рабочие приступили к выполнению планов пятилетки. Вместе мы дошли до остановки автобуса, я дождалась, когда Павел сядет в свой номер, а сама решила пройтись. Не знаю, что происходит с женщиной и как скоро она это может почувствовать, но в те минуты я ощутила себя «тяжелой». Вселилась в меня некая умиротворенность: никуда не хочу спешить, так шла бы и шла. Может быть, и дошла бы хотя бы до моста, но тут, что бы вы думали, пошел дождь. Простужаться мне не следует, вскочила в троллейбус и поехала на завод. Как ни крути, а проект постановления парткома написать надо.
В начале декабря 1975 года наблюдавший меня гинеколог сказала, что мне хорошо бы лечь в больницу.
– Вам не восемнадцать лет, к этому прибавьте стресс, что Вы пережили, – она имела в виду смерть мамы, на похороны которой я поехать не смогла, – плюс Ваша работа, – это уже о моем последнем назначении на должность заместителя председателя обкома профсоюза работников легкой промышленности. – Так что завтра и ляжем. – Говорит, как с ребенком.
– Хотите – ложитесь, – отвечаю я, не заботясь о тоне. – Мне же завтра надо проводить семинар с профактивом города и области. Соберется более ста человек, а меня не будет – и что им скажут? Извините, товарищи, но Ирина Анатольевна решила отдохнуть и легла в клинику. – К слову, в нашей больнице № 31 условия не хуже, чем в санатории. – Так?