Встречи на ветру
Шрифт:
– Так, – а врачиха с характером, – там и выкинете плод. На своем семинаре актива. – Вижу, она всерьез о выкидыше. Нам с Павлом этого не хватало.
– Хорошо, дайте сутки. Открою, запущу семинар и лягу.
– О Вас говорят, что вы человек с характером. В этом Вашем решении вы проявили настоящий характер. Семинар проведут и без вас, а дитя кроме Вас никто не выносит. – На этом мы расстались.
Уже сидя в служебной «Волге» и сося карамельку, я пришла к выводу, что иногда надо прислушиваться к врачам. Не послушал Павел своего врача и теперь валяется дома, глотает разные пилюли. Мается мой муженек животом, а говорил доктор: соблюдайте диету, не ешьте острого.
Сегодня
– Ирина Анатольевна, – прервал мои мысли Витя, мой водитель, – может быть, сначала Вы пообедаете где-нибудь в городе? Во Дворце столовая уже не работает, опять в буфет пойдете.
– Какие вы все заботливые, но ты прав, гони на Васильевский остров. Знаешь куда.
На 8-й линии находится чебуречная, которую я прозвала «студенческой» от того, что там кормятся студенты одного из факультетов ЛГУ. Ну что? Я лишена чванства, могу покушать, если такой случай представится, в ресторане, а могу перехватить пирожков. Тут же готовят вполне прилично и, если вы не страдаете гастритом, то можете смело поглощать здешние чебуреки и суп харчо. Обедаем мы с Витей, он занимает очередь на раздачу, я в кассу. Кооперация. Ещё надо найти место в зале. Молодежь шумная, веселая, скоро у них начнется весенняя сессия, и они громко обсуждают своих профессоров. Так и хочется им сказать: «А я тоже год назад была студенткой». Скажу – не поверят, а ещё хуже, обсмеют: такая старуха – и студентка. Ха-ха-ха.
Не знаю, нравятся моему ребенку чебуреки или нет, я их слопала две порции и ещё бы скушала, да юбка не пускает.
– Ирина Анатольевна, едем на базу, – так он называет Дворец Труда.
– Едем, Витя. – Мне все нипочем. Рожу. Не я первая в таком возрасте рожаю.
Витя водит машину великолепно, город знает досконально. Был такой случай. Мне надо было быть к определенному часу на совещании в Кировском райкоме партии, прошу секретаря вызвать машину за сорок минут до срока. Витя приезжает за двадцать минут, я ему претензии: не успеем, мол, он в ответ: «Не беспокойтесь, Ирина Анатольевна, никогда вы со мной не опаздывали». И не опоздала, вез меня какими-то дворами и тем сократил путь. Но сегодня я никуда не тороплюсь и прошу его проехать по набережной, хочу полюбоваться Невой зимней. Неву лед сковал в этом году рано, а теперь ледокольчики взламывают лед. От воды парит, солнце тускло, в его свете искрятся льдинки, влажность такая, что на морозе липнут ноздри. За годы, прожитые тут, я акклиматизировалась, но все же то и дело с грустью вспоминаю наш Азов, город Жданов с его ароматами, там и шум другой.
– Красиво, – горит Витя. Он у меня лирик. Пишет стихи и, стесняясь, все же иногда спрашивает: «Можно, я Вам прочту свой стих?» Пишет он о любви. Немного наивно, но искренне. У него трое малышей сыновей и чудесная жена, а он увлекается молоденькими девушками. Они, я так думаю, отвечают ему взаимностью.
Мы переехали «горбатый» мостик на набережной Кутузова, дух захватило, и тут Витя стал тихо читать: «После нескольких душных и жарких дней дождь обильно пролился. Разве кто-нибудь спросит его: "Ты зачем, дождь, прошел и что завтра с тобою станет?" После долгих и нудных пасмурных дней солнце
– Поворачивай, – приказываю ему.
– Есть, товарищ начальник. – Уж не обиделся ли он?
– Стихи у тебя хорошие. Ты не пытался их послать в «Юность»? Там есть специальный раздел для молодых поэтов.
Витя встрепенулся.
– Думаете, можно?
– Обязательно пошли. Уверена, в редакции заинтересуются.
Витя газует в сторону набережной Красного флота.
В понедельник Витя отвез меня на улицу Динамо, там меня ждали. В палате я была одна. Павлу я запретила провожать меня.
– Оправишься сам и навестишь, но думаю, я скоро выйду.
Мы расцеловались дома.
С первого часа на меня насели: брали кровь из пальца и вены, сделали ЭКГ и рентген, взвесили и обмерили, попросили не забыть пописать в баночку и собрать кал. Первый раз я пребывала в больнице и впервые за многие годы я бездельничаю. Это мне понравилось.
Только к вечеру врачи оставили меня, вернее, мое тело. Народ вышел в рекреацию смотреть телевизор, а я улеглась в койку и начала читать рассказы Мопассана. Начала и тут же отбросила книгу. Чужая жизнь, неведомые мне переживания. У меня же, как только я попала сюда, все тревоги как отрезало. Я уж не говорю о службе, даже здоровье Павла меня не волнует. Все мои мысли о том, кто живет в моем животе.
Дни, проведенные в больнице, были насыщены не менее, чем на службе. С утра начинаются процедуры: одни приятны – такие, как успокоительные ванны, другие менее приятны, но осознание, что это полезно ребенку, побуждало меня переносить их стоически. Кормежка четыре раза в день, это если считать вечерний кефир. Каждый день я проходила процедуру взвешивания. Я шутила: за моим весом следят так, как будто я породистый бычок.
Прошло семь дней. На восьмой ко мне приехал Павел. Он сильно похудел, но я нашла это даже красивым. Погруженная в свои думы и заботы, я не обратила внимания на то, что худоба мужа была нездорова. Не заметила я и того, что цвет его лица был противоестественен, отнесла это к зиме: мало ультрафиолета.
Паша пробыл у меня почти час, мы обсуждали с ним обыкновенные семейные дела: сколько надо купить пеленок, подгузников и прочей сосунковой мелочевки. Паша сказал, что коляску он купит у одного знакомого, который вернулся из длительной командировки в ГДР и привез для своего малыша красивую немецкую коляску, мальпост. Этот термин был для меня в новинку.
– Понимаешь, – объяснил мне Павел, зимой и осенью это коляска с верхом, а летом она превращается в сидячую коляску.
– А лыжи на неё можно надеть? – пошутила я, но Павел на шутку – что было необычно для него – не отреагировал, он как-то странно посмотрел на меня и тихо произнес:
– Первый месяц малыша надо на свежий воздух выносить на руках, а там и снег сойдет. Весной ты сама сообразишь, как трансформировать коляску.
В тот момент я на эти его слова внимания не обратила. А если бы и обратила, то что бы могла сделать? Рак пищевода в четвертой, неоперабельной стадии. Ему оставалось жить не более трех месяцев.
Я родила пятого января 1976 года, а Павел умер двенадцатого. Он ушел из жизни на удивление, при его заболевании, тихо, без уничтожающих волю человека болей. Утром я, покормив малыша, которого мы по обоюдному согласию назвали Анатолием, пошла на кухню приготовить завтрак, а когда вернулась, Павел уже не дышал. Даже не подходя к кровати, я это почувствовала.