Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах
Шрифт:
холодной и безжизненной. Примерно того же мнения она была об Андрее Белом.
Бальмонта, на ее взгляд, презирали напрасно: он, хотя и был слишком помпезным и
самоуверенным, его одаренность не вызывала сомнений. Сологуба она считала поэтом
неровным, но часто интересным и оригинальным. Но выше их всех она ставила строгого и
требовательного директора Царскосельского лицея Иннокентия Анненского, у которого
она сама и Гумилев многому научились. Смерть Анненского прошла почти незамеченной
для издателей и критиков,
было бы Гумилева, Мандельштама, Лозинского, Пастернака и самой Ахматовой.
Мы заговорили о музыке. Анна Андреевна восхищалась возвышенностью и
красотой трех последних фортепьянных сонат Бетховена. Пастернак считал их сильнее
посмертных квартетов композитора, и она разделяла его мнение: вся ее душа откликалась
на эту музыку. Параллель, которую Пастернак проводил между Бахом и Шопеном, казалась ей странной и занимательной. Она сказала, что с Пастернаком ей легче
беседовать о музыке, чем о поэзии.
Ахматова заговорила о своем одиночестве и изоляции - как в культурном, так и в
личном плане. Ленинград после войны казался ей огромным кладбищем: он походил на
лес после пожара, где несколько сохранившихся деревьев лишь усиливали боль утраты. У
Ахматовой еще оставались преданные друзья - Лозинский, Жирмунский, Харджиев, Ардовы, Ольга Берггольц, Лидия Чуковская, Эмма Герштейн (она не упомянула Гаршина
и Надежду Мандельштам, о которых я тогда ничего не знал). Но она не искала у них
поддержки. Морально выжить ей помогало искусство, образы прошлого: пушкинский
Петербург, Дон Жуан Байрона, Моцарта, Мольера, великая панорама итальянского
Возрождения. Она зарабатывала на жизнь переводами. С большим трудом ей удалось
добиться разрешения переводить письма Рубенса (16) , а не Ромена Роллана. Она спросила
меня, знаком ли я с этими письмами. Заговорили о Ренессансе. Мне было интересно
узнать, является ли для нее этот период реальным историческим прошлым, населенным
16. Питер Пауль Рубенс (Pеtеr Paul Rubеns) (1577 - 1640), помимо того, что был талантливым
художником, главой фламандской школы живописи барокко, проявил себя также как
философ, археолог, архитектор, государственный деятель и дипломат. По многогранности
дарования и глубине знаний Рубенс принадлежит к числу самых блестящих фигур
европейской культуры 17 в. Письма Рубенса в переводе Анны Ахматовой были изданы в
1933 г.
29
живыми, несовершенными людьми, или идеализированным образом некоего
воображаемого мира. Ахматова ответила, что, конечно, последнее. Вся поэзия и искусство
были для нее - здесь она заимствовала выражение Мандельштама - чем-то вроде тоски по
всемирной, всеобъемлющей культуре, как ее представляли Гете и
своего рода внеисторической реальностью, за пределами которой нет ничего. Вновь и
вновь она говорила о дореволюционном Петербурге - городе, где она сформировалась, - и
о бесконечной темной ночи, под покровом которой уже многие годы протекает ее жизнь.
Ахматова ни в коей мере не пыталась пробудить жалость к себе, она казалось королевой в
изгнании, гордой, несчастной, недосягаемой и блистательной в своем красноречии.
Рассказ о трагедии ее жизни не сравним ни с чем, что я слышал до сих пор, и
воспоминание о нем до сих пор живо и больно. Я спросил Ахматову, не собирается ли она
написать автобиографический роман, на что та ответила, что ее биография - в самой ее
поэзии, в особенности, в "Поэме без героя". Она вновь прочитала мне эту поэму, и я опять
умолял дать мне ее переписать и вновь получил отказ. Наш разговор, переходящий от
предметов литературы и искусства к глубоко личным сторонам жизни, закончился лишь
поздним утром следующего дня.
Перед своим отъездом из Советского Союза - я ехал через Ленинград в Хельсинки -
я вновь увиделся с Ахматовой. Я зашел к ней попрощаться 5 января 1946 года, и она
подарила мне один из своих поэтических сборников. На титульном листе было напечатано
новое стихотворение, которое стало впоследствии вторым в цикле, названном "Cinquе".
Источником вдохновения этого стихотворения в его первой версии стала наша с
Ахматовой встреча. В цикле "Cinquе" есть и другие ссылки и намеки на наше знакомство.
Эти намеки я вполне понял уже при первом чтении. Позже мои предположения
подтвердил академик Виктор Жирмунский, близкий друг Ахматовой, выдающийся
ученый-литературовед и один из редакторов посмертного собрания ее сочинений.
Жирмунский посетил Оксфорд через два года после смерти Ахматовой, и мы вместе
просмотрели стихи "Cinquе". В свое время он читал их с Анной Андреевной, и та
рассказала ему о трех посвящениях, их датах и значении, а также о "Госте из будущего". С
видимым смущением Жирмунский объяснил мне, почему последнее посвящение в поэме, обращенное ко мне, не вошло в официальное издание. А то, что это посвящение
существовало, широко известно любителям поэзии в России, заверил он меня. Я, разумеется, проявил полное понимание. Самому Жирмунскому, добросовестному
ученому и мужественному человеку, трудно было примириться с тем, что политическая
ситуация помешала ему исполнить посмертные пожелания Ахматовой. Я пытался убедить
его, что все это для меня не имеет большого значения, а важно другое. Поэзия Ахматовой
в значительной мере автобиографична, поэтому обстоятельства ее жизни могут прояснить