Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах
Шрифт:
значение ее стихов в большей мере, чем у многих других поэтов. Я однако не думал, что
истина будет потеряна безвозвратно: как и в других странах, где существует строгая
цензура, факты скорей всего не исчезнут (хоть, вероятно, и обрастут легендами и
небылицами): их сохранит устная традиция. Но если Жирмунский хотел донести правду в
ее точном виде хотя бы до небольшого круга людей, он должен был написать свои
воспоминания, передать их со мной или с кем-то другим за границу, чтобы опубликовать
их
цензурный гнет и как он извинялся передо мной во время всех своих последующих
приездов в Англию.
Я был вторым иностранцем, с которым Ахматова встретилась после Первой мировой
войны (17) . Последствия этой встречи были гораздо серьезнее, чем можно было ожидать.
30
Думаю, что я был для нее первым гостем из-за железного занавеса, говорившим на ее
языке и доставившим ей новости, от которых она была отрезана в течение многих лет. Ее
17. Первым был Юзеф Чапский, выдающийся польский критик, с которым Ахматова
встречалась в Ташкенте во время войны. (Прим. И. Берлина.)
ум, критический взгляд и ироничный юмор существовали бок о бок с драматичным и
подчас пророческим восприятием действительности. Возможно, она увидела во мне
рокового провозвестника конца мира, и эта трагическая весть о будущем глубоко ее
потрясла и вызвала новый всплеск творческой энергии.
Я не смог встретиться с ней во время моего следующего визита в Советский Союз в
1956 году. Пастернак сказал мне, что Анна Андреевна очень хотела бы повидать меня, но
обстоятельства препятствуют этому. Ее сын, арестованный второй раз вскоре после моего
знакомства с ним, недавно был освобожден из лагеря. Поэтому она опасалась видеться с
иностранцами, тем более что приписывала злостную кампанию партии против нее нашей
встрече в 1945 году. Сам Пастернак не думал, что контакты со мной причинили Анне
Андреевне какой-то вред, но необходимо было считаться с ее мнением. Ахматова, однако, хотела поговорить со мной по телефону. Сама она не могла позвонить, так как все ее
звонки прослушивались. Пастернак сообщил ей, что я в Москве, что моя жена
очаровательна, и жаль, что Ахматова не сможет ее увидеть. Сама Анна Андреевна
пробудет в Москве еще недолго, и лучше, если я позвоню ей немедленно. "Где вы
остановились?" - спросил Пастернак.
– "В британском посольстве".
– "Вы не должны
звонить оттуда, и по моему телефону тоже нельзя. Только из автомата!"
Позже в тот же день состоялся мой телефонный разговор с Ахматовой. "Да, Пастернак рассказывал мне о вас и вашей супруге. Я не могу встретиться
причинам, которые вы, надеюсь, понимаете. Как долго вы женаты?" - "Совсем недолго".
–
"И все же, когда именно вы женились?" - "В феврале этого года".
– "Она англичанка или
американка?" "Наполовину француженка, наполовину русская".
– "Ах, вот как".
Наступило долгое молчание. "Как жаль, что я не могу вас увидеть! Пастернак говорил, что
ваша жена прелестна". Снова молчание. "Хотите почитать мои переводы корейских
стихов с предисловием Суркова? Вы, очевидно, понимаете - с моим корейским... К тому
же не я выбирала стихи для перевода. Я пошлю вам книжку". Вновь молчание. Затем она
рассказала мне о том, что ей - как отверженному поэту - пришлось пережить. Некоторые, до тех пор верные и преданные, друзья отвернулись от нее. Другие, напротив, проявили
благородство и мужество. Она сказала, что перечитала Чехова, которого раньше резко
критиковала, и пришла к выводу, что "Палата No 6" в точности описывает ее собственное
положение и положение многих ее друзей. "Пастернак (она всегда называла его в наших
разговорах по фамилии и никогда - Борис Леонидович: русская привычка), очевидно, пытался объяснить вам, почему мы не можем увидеться. Он сам пережил трудные
времена, но далеко не такие страшные, какие выпали мне. Кто знает, встретимся ли мы
еще когда-нибудь". Она спросила, не позвоню ли я ей еще раз. Я пообещал, но когда
собрался, оказалось, что Ахматова уже покинула Москву, а звонить ей в Ленинград
Пастернак строго запретил.
При следующей нашей встрече в Оксфорде в 1965 году Ахматова в деталях описала
кампанию властей, направленную против нее. Она рассказала, что Сталин пришел в
ярость, когда услышал, что она, далекая от политики, мало публикующаяся писательница, живущая сравнительно незаметно и потому до сих пор стоявшая в стороне от
политических бурь, вдруг скомпрометировала себя неформальной встречей с
иностранцем, да к тому же представителем капиталистической страны. "Итак, наша
монахиня принимает иностранных шпионов", - заметил он (как уверяют очевидцы) и
потом разразился потоком такой брани, которую она не может повторить. Тот факт, что я
никогда не работал в разведывательной службе, не играл для него никакой роли: все
представители иностранных посольств и миссий были для Сталина шпионами. "Конечно, -
31
продолжила Ахматова, - к тому времени старик уже совершенно выжил из ума. Все
присутствовавшие при его бешеном выпаде утверждали, что перед ними был человек, охваченный патологической манией преследования". На следующий день после моего