Встречи
Шрифт:
Все же жили неплохо. Дом — полная чаша.
И вот, поди ты, стал Семен погуливать. Невестка-то вся в работе, за Семеном некогда смотреть. Вот и приходится матери за ним приглядывать, оберегать семью. А у нее глаз на это острый: бывало, муж-покойник этим делом баловался. Выследила она: ходит Семен к молодой стрелочнице на пост. Накрыла их вечерком и такой гром устроила, что поезд едва на другой путь не сошел.
Семена потом, как положено, и дома разобрали, и на работе. Дома простили, а на работе выговор по партийной линии дали.
— А дальше что? — интересуется Федор Федорович.
— А дальше, — посетительница заливается слезами, — ушел Семен к этой змее-стрелочнице. Дом бросил, хозяйство бросил и ушел, совсем ушел. На развод подал. Комнату они сейчас снимают, здесь неподалеку живут. Ленька-то, внучок, к ним повадился бегать. Отец его
— Мы-то чем вам можем помочь? — спрашивает Федор Федорович.
— Как чем! — Женщина мгновенно перестает плакать. — Приструнить надо Семена, наказать. Первое дело — из партии вон, не одумается — в тюрьму…
— В тюрьму?! — Даже невозмутимый старик поражен. — За что же в тюрьму?
— За двоеженство. Посадить его, кобеля, на полгодика, на годик, небось одумается тогда, вернется к семье.
Я отодвигаю занавеску, прикрывающую дверь фотолаборатории, выглядываю в щелку. Не часто приходится видеть мать, готовую посадить в тюрьму собственного сына.
— А может, у Семена со стрелочницей любовь? — высказывает предположение Федор Федорович.
Теперь поражена посетительница. Ее удивленный взгляд обегает комнату, как бы спрашивая: «Господи, куда это я попала?» Потом с недоброй укоризной останавливается на старике: дескать, про что ты говоришь, ведь борода седая!
Расстаются собеседники, недовольные друг другом.
— Разберитесь и помогите, — строго говорит женщина на прощание, — семья — дело не только личное, но и государственное.
— Разберемся, разберемся, — гудит старик, записывая адрес посетительницы в толстый журнал. — Сколько лет Семену-то?
— Тридцать два.
Федор Федорович отрывается от журнала, поднимает желтый, обкуренный палец к портрету Льва Толстого и говорит:
— А Лев Николаевич в восемьдесят два года из дома убежал. До сих пор не разобрались.
— Нашел с кого пример брать! — В сердцах хлопнув дверью, посетительница уходит.
Федор Федорович непрерывно дымит трубкой. Старику нелегко. Посетители приходят разные, есть и капризные. Сейчас вот голосистый мужчина полчаса задает один и тот же вопрос: «Кто зароет собаку?» Собаку эту раздавила возле его дома неизвестная машина, и она лежит перед его окном. Федор Федорович склоняется к тому, что собаку надо бы зарыть самому гражданину, на что последний упрямо возражает: собака не его, давил не он, и на что тогда городские власти?
Следующий посетитель склонен к обобщениям. Он спрашивает ни много ни мало: «Есть ли у нас Советская власть?» Если есть, то почему ему не обменивают кальсоны, которые он купил вчера в городском универмаге, почему ему грубят продавцы?
Поток посетителей растет. Федор Федорович, отдуваясь, расстегивает воротничок кителя…
В свободные же минуты, когда в общественной приемной нет посетителей, я люблю с Федором Федоровичем поговорить. Старик он любознательный — и слушает, и рассказывает обо всем охотно. Ежегодно положен Федору Федоровичу, как заслуженному железнодорожнику, бесплатный проезд на железнодорожном транспорте в любой конец страны туда и обратно. Нынче старик собирается съездить недалеко — в Москву, посмотреть панораму Бородинского сражения. Почему именно панораму эту, не знаю, только Федора Федоровича она интересует очень. О «Бородинской панораме» он говорит всегда с таким неподдельным интересом, что я невольно думаю: вот бы мне в восемьдесят лет сохранить такой интерес к жизни. А то сколько раз я мимо этой панорамы проезжал, и даже мысль не мелькнула, чтобы зайти, посмотреть, поудивляться. Что же с моей любознательностью станет через полвека, если возраста Федора Федоровича достигну? Сейчас нам с Федором Федоровичем словом перекинуться некогда, идут и идут люди в приемную. Самые «легкие» для старика те, которые с экономическими выкладками приходят, с расчетами, со схемами, изобретениями, рацпредложениями. Таких посетителей старик просто-напросто перепроваживает к штатным сотрудникам редакции. Остальных выслушивает сам. Наиболее «трудные» — по жилищному вопросу.
Федор Федорович усиленно зачмокал трубкой. В голосе очередной его собеседницы слышится надрыв. Вот-вот сорвется на крик от обиды, от боли.
— Объясните мне, старый человек, что это на свете белом происходит. Есть правда, или о ней только в газетах пишут? Я к вам в редакцию случайно зашла. Иду мимо, вижу — «редакция», вот и зашла. О помощи уже не прошу, объясните хотя бы. Я на комбинате двадцать два года без единого
Что же это такое, товарищи дорогие? Как так жить-то можно? Ведь партийный он, коммунист! Объясните вы мне, если можете…
Слышу, у Федора Федоровича трубка затрещала, словно в костер сухих сучьев подбросили.
— Можем, — говорит старик, — объяснить. Объясним. Вот ты, дочка, сказала, что коммунист он. Неправда. Что билет партийный имеет — верно, что коммунист — неправда. Коммуниста ведь не только по партийному билету определяют. Вокруг партии человечки гадкие всегда вьются, принюхиваются: где что урвать можно. Иные и партийный билет добудут, коммунистами, а то и партией себя возомнят. Прикроются билетом и живут, в кулак хихикают. А того не понимают, что не дано им природой коммунистами стать, людьми с большой буквы. Вот и он, дочка, таким человечком оказался. Ты от людей-то не таись, расскажи им все. На собрании встань и скажи: так, мол, и так, люди добрые. Знаете меня? Обидела я кого или обманула за двадцать два года, напраслину когда возвела? И все народу изложи, что сейчас здесь говорила. Народ разберется. Делец этот ваш месткомовский вмиг на корню увянет…
ПРИЕМ ВЕДЕТ ЗАВЕДУЮЩИЙ
Доводилось ли вам встречать человека, который «за спасибо» работает? За самое настоящее русское «спасибо». Мне за свою жизнь только одного такого встретить пришлось: Виктор Ефимович Невский, заведующий нашей общественной редакционной приемной. Сейчас нашу газету даже трудно себе представить без общественной приемной. Еще труднее себе представить общественную приемную без Виктора Ефимовича. Когда увидел я впервые этого человека, то, говоря откровенно, отнесся к нему даже с некоторым недоверием. Представьте себе: сидит за столом человек — седой, в очках, с безбровым рябым лицом, про которое говорят «на нем черт горох молотил». В одной руке седого человека авторучка, в другой — громадная лупа, какой пользуются в комедийных фильмах детективы или натуралисты. Сидит он, словно первоклассник, навалившись грудью на стол, и водит бугристым носом, ручкой и лупой по листу бумаги. Входит посетитель. Виктор Ефимович вскакивает, усаживает вошедшего в кресло. Сам садится напротив и, завалив голову назад, из-под очков смотрит на посетителя и слушает. Слушает, не перебивая, столько, сколько человек говорить будет. И не проста слушает, а впитывает в себя каждое слово и неотрывно в глаза посетителя смотрит. Потом расспрашивать его обо всем начинает, вопросы самые разные задавать, бумаги-документы рассматривать.
Выспросив все, что нужно, и зарегистрировав поступившую просьбу или жалобу в журнале общественной приемной, Виктор Ефимович развивает такую бурную деятельность, которая показалась мне поначалу неестественной. Первым делом спешит он к юристу посоветоваться по данному делу, затем бежит в партийную или профсоюзную организацию, где работает этот человек, затем в домоуправление, к соседям жалобщика. Беседует с десятками людей, выясняет, уточняет, сопоставляет. Подключает к этому делу других сотрудников общественной приемной. А дел-то разных — десятки. И бегает Виктор Ефимович, и крутится, и вертится с утра до поздней ночи. Обедать частенько забывает, а здоровьица у людей, войну перенесших, идеального не бывает. И стоит напомнить, что за работу свою он ни копейки не получает — общественник. «Ну, — думаю, — такого запала заведующему общественной приемной хватит ненадолго, через недельку поостынет. Прямо-таки идеал общественника собой воплощает, какая-то даже неправдоподобность в этом есть». Проходит неделя, проходит месяц, год, другой, третий — Виктор Ефимович все так же хлопочет по чужим делам с утра до вечера.