Встречное движение
Шрифт:
Грогин огляделся в пахнущем разнообразием магазине и выбрал прилавок одинокой Зульфии Альбертовны, стараясь не думать о том, что она может сказать какие— нибудь слова об учете, инкассации или всеобщем карантине. Грогин почти подошел к Зульфие Альбертовне и уже полез во внутренний карман за бумажником, когда его обогнала толстенькая Капитолина Салимова с толстеньким Витей Салимовым. Витя Салимов снисходительно поднял голову к медленному Грогину, а Грогин стал перебирать в памяти все существующие виды щелбанов
Зульфия Альбертовна смотрела на Капитолину Салимову, а Капитолина Салимова стояла и молчала. Грогину это показалось странным, и он решил строго прояснить обстановку:
— Вы будете что-нибудь брать?!
Витя Салимов не менее строго надул губы, а Капитолина Салимова сказала:
— Взвесьте мне триста грамм ирисок, двести грамм батончиков, триста пятьдесят грамм карамелек с апельсиновой начинкой и двести пятьдесят грамм с лимонной начинкой, а также две жевательные резинки и три леденца на палочке.
Зульфия Альбертовна достала из-под прилавка бумажные кулечки, долго взвешивала конфеты и вычисляла их стоимость по отдельности, а потом в совокупности.
— Нет, наверное, лимонных карамелек я не возьму.
Зульфия Альбертовна забыла, сколько стоили кулечки по отдельности, поэтому она опять их все взвесила и пересчитала.
Капитолина Салимова полезла в глубокую сумку, набитую пакетами, за кошельком, сосредоточенно там его поискала, но не нашла, тогда она пошарила в кармане плаща и озабоченно вытащила связку ключей.
— Витька, я на два замка дверь закрыла?
— На два, а может быть, и на один.
Капитолина Салимова вернула ключи на место и достала засаленный от долгого употребления кошелек.
— Мам, купи еще вон те шарики.
— Почем у вас вон те шарики? Дайте мне три штуки.
Капитолина Салимова отдала шарики Вите Салимову и неторопливо сложила пакетики в сумку.
Грогин нахмурился на немой вопрос Зульфии Альбертовны, потому что не мог сразу вспомнить, какого черта его занесло в этот магазин.
— Печенье и упаковку конфет «Красная шапочка».
Средних лет, худая, прихрамывающая на правую переднюю лапу, грязно— белая с желтыми разводами сука по кличке Шарик со слюнообильным любопытством следила за пахучими тяжелыми сумками и пакетами, покачивающимися на уровне ее морды и удаляющимися в неизвестных направлениях.
— Мама, смотри — собака!
— Ну и что, что собака? Не подходи и не трогай ее!
— Я только поглажу.
— Отойди от собаки! Ричард, я кому сказала!
Грогин удивленно обернулся и посмотрел на маленького Ричарда и на вполне большую его маму Нину Ростиславовну. Собака, поняв по модуляциям человеческих голосов, что ей не дадут ничего съестного, а, напротив, могут пихнуть в какие-нибудь жизненноважные органы кирзовым сапогом, поджала хвост
Грогину стало жалко собаку, он развязал узелок шелестящего мешочка, достал из него печеньку и бросил, возможно, беременному Шарику. Собака шарахнулась в сторону, налетела на пустой картонный ящик, взвыла от ужаса и понеслась в спасительный двор знакомых многоэтажек.
Эмма Никифоровна осуждающе встала напротив Грогина:
— Нажрутся, гады, потом собак шугают!
Желтый квадратик печеньки быстро раскис и расползся на влажном асфальте.
Спиридонов отхлебнул из трехлитровой банки большой глоток мутного пива и передал ее Андрею Пантелеевичу. Андрей Пантелеевич прижал банку к животу и сказал:
— А ведь я вас, ребята, всех знаю — вы у меня учились.
Рафиков Коля разорвал зубами мумию воблы и неодобрительно закачал головой:
— Не свисти, батя, я учился до восьмого класса в городе Стерлитамаке, а с восьмого по одиннадцатый в пионерлагере «Козленок» номер семь. Ты банку не задерживай — хлебай.
Спиридонов закурил папиросу и сместил ее в правый уголок рта:
— Погоди, Колям, может быть, я у него учился, ты в какой школе детишек мучил?
— Где я только не преподавал. Дай затянусь?
— Оставлю.
— Ты сам-то из какой школы?
— Из пятьдесят четвертой.
— Ну, я же говорю, что помню тебя, — ты такой шустренький был, все списывал, а?!
Спиридонов задумался: был ли он шустренький и что он мог списывать.
— Черт его знает, я как в армии отслужил на Байконуре, плохо все вспоминать стал, да и с бабами как-то не очень.
Андрей Пантелеевич основательно приложился к банке, прищурил правый глаз, а левым заметил проходящего мимо человека в черном плаще со знакомыми чертами.
Грогин шел и думал о дяде Юре с его неизбежными капризами и очень удивился, когда у окошечка пивного ларька услышал надоевший еще в седьмом классе надтреснутый голос. Грогин, минуя объятия Андрея Пантелеевича, взял круто вправо — общение не должно быть слишком частым, чтобы не терять своей притягательности.
Андрей Пантелеевич, отдуваясь, отдал банку Рафикову.
— Вон прошел в плаще, тоже мой ученик, вы с ним за одной партой сидели.
Коля Рафиков раньше времени оторвался от банки и заинтересовано толкнул локтем Спиридонова:
— Займи у него на пузырь.
— Да я не знаю его.
— Отец, как его зовут?
— Кого? А, отличника-то — Левка Иванов.
— Чего?
— Да ладно, Колям, забудь, сейчас свяжешься — потом не отвяжешься, мало ли чего он тут плетет!