Встретимся у Амура, или Поцелуй судьбы
Шрифт:
Заглянув в окуляр телескопа, Настя остолбенела – так и застыла с широко раскрытыми глазами. Ее душа в мгновение ока перенеслась через ледяную пустоту космоса и очутилась далеко от родной планеты. Перед ней простерлась серебристая равнина, освещенная неземным светом. Ничто не нарушало ее покоя – ни дуновения ветерка, ни шороха песчинки. Вечное безмолвие. Вечная, бесконечная печаль. Эта безмерная печаль проникла ей в душу и навсегда осталась там. Никогда-никогда ее нога не ступит на эту поверхность, не оставит отпечатка на лунной пыли. Другие люди, может быть, когда-нибудь, – но только не она,
– Ну, все, насмотрелась? Отлипни! Дай другим посмотреть! – Нетерпеливый возглас одноклассника вывел Настю из лунного безвременья. Она тихо вышла из зала, села на скамейку и закрыла глаза. И сейчас же серебряный мир, в котором она только что побывала, снова простерся перед ее мысленным взором.
Я песчинка во Вселенной, думала она, я пылинка. Моя жизнь – мгновение, ничтожное мгновение. Она мелькнет крошечной искрой – и снова наступит мрак. Но я не хочу так. Нет, надо что-то сделать, что-то существенное – хотя бы в мире людей. Чтобы оставить след, заметный след, что я была, что я жила на свете. Надо хорошенько все обдумать и решить: что.
– Настя, прости меня! – услышала она чьи-то слова, но не поняла их смысла. Просто до ее сознания дошел звук человеческого голоса – и она открыла глаза. Перед ней из лунного света возник Вадим.
– Настя, прости меня, – повторил он. – Я люблю тебя. Не могу без тебя жить.
– Вадим! – потрясенно проговорила она, поднимаясь. – Откуда ты взялся? А я только что была на Луне.
– Это заметно, – кивнул он. – Я уже целую минуту говорю с тобой, а ты не реагируешь. На меня так же подействовал ее вид. Я тоже побывал там – а когда вернулся, заглянул себе в душу и увидел тебя. Забывал, забывал тебя, уже решил, что забыл совсем, – а оказывается, ты все время во мне жила. Больше я с тобой ни за что не расстанусь, – если, конечно, ты еще хоть немного меня любишь. Скажи, ты хоть немного любишь меня?
Настя молчала. Просто на мгновение она забыла все слова. Подождав, он повторил с тревогой:
– Хоть немного любишь? Хоть чуточку – мне достаточно.
– Да, – прошептала Настя. Огромная стопудовая гиря, которую она взвалила на себя, чтобы задавить любовь к нему, свалилась с ее души, и та, распрямившись, мгновенно заполнила все ее существо. – О, Вадим, как мне было плохо без тебя!
– Пойдем отсюда. – Он взял ее за руку. – Нам так много надо сказать друг другу. Пойдем, куда глаза глядят.
И они пошли, куда глядели их глаза. Его большая ладонь, как тогда, в Питере, сжимала ее горячую ладошку – это было чудесно. Настя шла и удивлялась, как вдруг изменился окружающий мир. Вот девятиэтажка, мимо которой они шли в планетарий, – какой же она была серой и невзрачной. А сейчас на глазах посветлела, и небо над ней синее-синее, и тополь покрылся зеленым пухом. Как прекрасно это сочетание: солнечная девятиэтажка на фоне синего неба и зеленеющего тополя, – почему она раньше не замечала этого? Вот скамейка, прежде она была пустой и бессмысленной: какой смысл в скамейке, если она пустая? А сейчас на нее можно сесть и долго сидеть, ощущая рядом его присутствие, – какая
Глаза, глядевшие неизвестно куда, привели их на набережную. Дон давно очистился ото льда – да река и не замерзала этой зимой полностью, так, шуга да тонкая корка у берега. А середина Дона, плавно несущего воды к недалекому морю, всю зиму оставалась чистой. На набережной теперь понастроили множество ресторанчиков и кафешек, которые тоже продолжали функционировать всю зиму. Они сели за первый попавшийся столик напротив друг друга, и сейчас же рядом возник официант. – Чего желаете? – оживленно спросил он, радуясь неожиданным посетителям.
– У тебя есть деньги? – осторожно поинтересовалась Настя. У нее самой было всего шесть рублей. – Немного есть, – заглянул Вадим в портмоне. – Сто пятьдесят рублей и пятьдесят копеек. На мороженое должно хватить. – Два пломбира. – И он вопросительно посмотрел на официанта. Тот радостно кивнул и унесся.
– Как ты жила все это время без меня? – спросил Вадим, с нежностью глядя на нее.
– Да никак. – И Настя повторила фразу, сказанную когда-то Наташке: – Как в вагоне: все проносится мимо, а я сижу и смотрю в окошко. А ты? Почему ты отвернулся от меня? Я так ждала твоего звонка – тогда, еще в Питере, и потом. А ты все не звонил и не звонил.
– Да родитель… вроде твоей матери. Велел выбросить тебя из головы. Мол, ты еще ребенок, а мне тоже учиться и учиться… что я могу тебе дать – и все такое прочее. Я и согласился, дурак. А ты тоже хороша: почему тогда, год назад, сбежала? Мы бы встретили Новый год вместе и потом были бы вместе весь год, есть такая примета.
– Я не верю в приметы. А сбежала, потому что мне Тенчурина такое сказала… Ужас! Мне и сейчас плохо становится, как вспомню.
– Что же такое она могла тебе сказать, когда у нас с ней ничего серьезного не было. Ведь я не любил ее, она это знала с самого начала.
– Сказала, что ждет от тебя ребенка, – неожиданно для себя выпалила Настя – и испугалась. Что сейчас будет? Как он отреагирует на эти слова?
– Ну, она пожалеет об этом, – потемнел лицом, Вадим, гневно глядя на мороженое. – И ты ей поверила?
– Тогда да. А как я могла не поверить? Но потом мне Соловьева сказала, что это неправда. Но все равно – мне было так плохо! Жить не хотелось.
– Бедняжка моя! – Он накрыл рукой ее похолодевшую ладошку. – Прости меня! У меня тоже было ощущение, что я не живу, – стою на месте, а все катится мимо.
– Только ты не говори ей ничего, ведь ей хуже, чем нам. Может, ей этого хотелось. Тем более что ты был с нею близок. Зачем ты был с нею, если не любил?
– Чтобы забыть тебя. Только для этого.
– А Лену Туржанскую любил?
– Кто это?
– Девушка с синими глазами. Помнишь, зимой, в кабинете Ольги Дмитриевны?
– А! – По его посветлевшему лицу она поняла, что он мгновенно вспомнил. – Тут другое. Да я больше и не видел ее никогда.