Встретимся завтра
Шрифт:
Но с Марией Степан Степаныч встретился раньше завтрашнего дня.
Вечером, в одиннадцатом часу, когда они с женой возились на кухне, консервируя помидоры, в дверь негромко постучали.
Степан Степаныч, пробурчав под нос: «кто это на ночь глядя», открыл дверь и увидел Марию.
– Проходи, проходи, Маша, а мы вот витаминами запасаемся. Ты что поздно так? – спросил он и только сейчас заметил, что лицо у Марии бледное, глаза заплаканные, губы серые.
– Беда у нас, Степан Степаныч… Юрку в милицию забрали… подрался он… Я с поликлиники прихожу,
Мария присела на маленький раскладной стульчик, стоявший у двери в прихожей, и расплакалась.
– Да что ты, что ты, Маня, образуется, может, отпустят, – взяла её под руку жена Степан Степаныча. – Пошли в комнату. Ох, деточки…
– Образуется… – всхлипнула Мария. – Я как услыхала, бегом в пикет, может, думаю, Квасков там, да не застала его, домой ушёл. А сержант, знаешь, тот, что с приёмником, иль как он у них там называется, всё по набережной прохаживается, мне говорит: доигрался, мол, сынок ваш, хорошо, сутками отделается, а то и тюрьма. Всё, говорит, зависит от состояния потерпевшего, у него, говорит, сотрясение мозга наверняка, а может, и похуже что…
Мария закрыла лицо ладонями, на которые упали белёсые, местами уже седые прядки волос, и снова заплакала.
– Погоди, погоди, Маша, – положил ей руку на вздрагивающее плечо Степан Степаныч. – Как они подрались-то, дружки вроде?
– Да какие там дружки… Юрка хоть и ходит с ним, а как-то говорит мне: дерьмо, мол, этот Генка, ни дать, ни взять. Пацанов подговаривает, чтоб вещи старинные ему из дома носили, медали даже фронтовые… Выменивает чего-то, на толчке этом у Дворца труда крутится. Его ребята за глаза так и зовут «крокодилом». Я к бабке его бегала, надо ж попросить, чтоб суда-то не было, так она тоже: так, мол, и надо ему, чёрту, может, говорит, перетрухнутся мозги от сотрясения, может, дурь-то выскочит. Мается она с ним…
– Так ты причину узнала, из-за чего подрались? – повторил Степан Степаныч.
– Узнала. Девчонки рассказали. Они на лавочке в детском уголке сидели, а Генка пришёл выпимший, давайте, говорит, девочки, в карты поиграем, и рассыпал их веером. А карты не магазинные, гадости там всякие… Тут и Юрка на г'oре подошёл. Схватил карты эти и давай рвать их. Ну и драться начали. Сначала вроде не сильно-то, да брандахлыст этот возьми и заори, что, мол, это Юрка перед Лариской себя показывает. Она там тоже была, убежала, правда, сразу. Ну, мой-то вскипел, как про Лариску услыхал, кинулся на бандюгу этого, а тот упал и головой об карусель… Тут и милиция… Степан Степаныч, и невдобно мне, да ты сходил бы в отделение, похлопотал бы, я ведь не знаю, как говорить там надо, плачу, да и всё. Дежурный сказал, чтоб утром я пришла, в семь часов, на разбор какой-то. А я до утра не знаю, как буду, у меня вон уж щека дёргается…
– Ну что ты убиваешься раньше времени… Юрку-то видала в милиции?
– Не показали мне его, не пустили. Утром, говорят, приходите…
– Вот что, Маша, ты не плачь, дело, я думаю, не такое серьёзное. Иди домой или хочешь у нас оставайся, Кольки нет, комната его свободная. А утром пойдём вместе. Сейчас идти бесполезно,
– Спасибо, Степан Степаныч, – поднялась Мария. – Извините, да, думаю, к кому идти?
– Ну ладно, ладно, чё торопишься? Может, чайку попьём? Или лучше дай ей, Нина, валерьяночки…
– Да не надо, спасибо, Степан Степаныч, пойду я.
Мария вышла в коридор, мельком поправила волосы у зеркала.
– Я сама зайду полседьмого, вы уж извините.
Мария ошиблась, когда подумала, что участковый ушёл домой. После её ухода из опорного пункта по охране общественного правопорядка, или попросту пикета, лейтенант Квасков вернулся, присел за стол, положил на него фуражку, вынул из офицерской сумки бланки протоколов, придвинув поближе настольную лампу.
– А протокол уже составлен, товарищ лейтенант, – сообщил ему дежурный сержант.
– Кто составлял?
– Да я, кто же ещё? Я ведь задерживал.
– И что же ты там написал?
– А чего тут неясного? Драка, нанесение тяжёлых телесных повреждений.
– В больницу звонил? Людей спрашивал?
– Чего звонить, спрашивать? Так, что ли, не видно? У потерпевшего всё лицо в крови, глаз заплыл, идти не мог. И Донцов этот не отрицал, что ударил. И люди видели, если надо будет, в любой момент подтвердят.
– Причину драки указал?
– А как же. На почве употребления спиртных напитков. Отягчающее, между прочим, обстоятельство.
– Для кого отягчающее? Донцов-то не пил.
– Ну, это ещё экспертиза покажет. Я, между прочим, в ровэдэ позвонил, сказал, чтоб фельдшера из вытрезвителя вызвали, взяли у Донцова кровь на анализ.
– И правильно сделал. Хоть здесь по-умному поступил. Ты не обижайся, Вишняков, но протокол я новый составлю.
– Да пишите, я не гордый, академиев не кончал. Работайте, товарищ лейтенант, а я пойду на набережную гляну, – с ехидной вежливостью сказал сержант и, взяв портативную рацию, пошёл к двери.
– А ты почему один?
– Морозов отпросился, свадьба у него завтра, да ничего, тихо вроде. Я дружинников в десять отпустил.
Перед тем как прийти в пикет, Квасков опросил дворовых девчонок, записал их показания. В детском уголке он собрал остатки порванных карт, завернул их в газету, положил в сумку. Потом позвонил в больницу (Вишняков патрулировал на участке) узнать о состоянии потерпевшего и напомнить, чтобы обязательно взяли кровь на алкоголь. Ему ответили, что «состояние Леонова Г. В. удовлетворительное, сотрясение мозга под вопросом, кроме обширной ссадины, собственно, ничего нет, через дня три можно выписывать».
Дописав протокол, Квасков глянул на часы: полдвенадцатого. А в шесть сорок пять надо обязательно быть на разборе, иначе о происшествии будут судить по протоколу Вишнякова. Перед тем как уйти, Квасков набрал номер райотдела.
– Дежурный? Лейтенант Квасков говорит. Там у вас задержанный… Донцов Юрий Викторович. Дон-цов… Да, молодой. С моего участка. Вы протокол на него аннулируйте, я новый составил… С учётом личности потерпевшего и показаний свидетелей. Я утром принесу. Ну всё, пока… Погоди, вы там футбол смотрите? Какой счёт? Ну ладно, всё.