Встретимся завтра
Шрифт:
– Вот так, порядок… – сказал он, – где-то тут мыло, умывальник, щас мы его подвесим на улице на законном летнем месте. Пойдём, пойдём, руки сполоснём.
– А если кто-то увидит вдруг? – Вера нерешительно смотрела на него.
– Чего увидит? – не понял он.
– Ну… меня ж тут никто не видал никогда… С вами…
– Вот и поглядят. Скажу, племянница помогать приехала.
Возясь с хоботком умывальника, он не заметил, как при слове «племянница» глаза Веры вздрогнули и, чуть блеснув, стали даже другого цвета, вернее, как бы вернулись из вынужденно-тёмного в привычный и естественный. И когда он, наладив умывальник, глянул на неё, то удивился посветлевшему лицу и
– Вот и погодка налаживается. – Он аккуратно снял с гвоздиков, вбитых в раму, пожелтевшую, в плесневелых оспинках, газету. – Да будет свет! Ну, пошли, пошли… Полотенце чёрт знает где искать, вон возьми какую-нибудь тряпку почище. Там их узел целый, в комнате на диване.
Через пару минут они уже сидели друг напротив друга. Это было чем-то похоже на то, как незнакомые попутчики, ничегошеньки не зная друг о друге, собираются поесть за неказистым столиком старого плацкартного вагона.
– Значит, собаки загнали тебя сюда?
– Ну да… Они, когда поняли, что я им поесть ничего не дам, дальше побежали, а одна… жёлтая такая, с щенком лохматым, представ…яете, – протиснулась сквозь пруты калитки, и ко мне… Я к дому… дверь машинально дёрнула, а она открылась…
– Да уж… Калитка открылась, дверь, пожалуйста… Заходите, мы вам рады. Председатель наш очень гостеприимный руководитель.
Вера совсем не поняла слова о каком-то председателе, но явно смутилась, услышав в его голосе раздражение.
– Ты ешь, ешь. Я не к тому… – Он подлил ей чая в дымящуюся теплом железную кружку, которую она держала двумя руками, согревая крепкие, даже грубоватые ладони, не по-девичьи коротковатые пальцы с тёмными подногтёвыми дужками.
– Ты не обижайся, ты действовала, так сказать, на инстинкте самосохранения, а это чувство, к счастью, пока сильней слабо ещё привитых нам понятий о частной собственности. «Что-то я не то плету. Она вон еле глотает, зуб, что ли, болит?..» – подумал он. – Так, ладно философствовать, давай ешь. Ты, случаем, не постишься? – «Ну, вот опять ляпнул не вовремя голодному человеку…» – А то пост два дня как начался, у меня жена соблюдает и меня вербует. Но поскольку я, так сказать, в дороге, то и яйца положила, и даже колбасу… Ешь, ешь. Килька вот. Света уж три месяца тут нет, электроплитку не включишь, газ в баллоне тоже кончился, вот даже чай горячий из города привёз. А буржуйку уж лет десять не ставил, и не помню где она там, в сарае. Ты ешь, ешь… Мироныч приедет, я у него ещё супчик заварю, растворимый без осадка.
Вера снова насторожилась, услышав про какого-то Мироныча.
– Это председатель колхоза нашего дачного. Тут налёт был, вот он ездит, разбирается. Ты ничего не слыхала, не видела? Ты вообще откуда идёшь-то?..
Вера и так ела кое-как, а услышав про председателя и налёт, вовсе перестала, даже руки убрала со стола.
– Я… ничего не слышала… Я за озером была, на дд…угих дачах… не этих… Я там в домике одном три дня жила… тихо… – Глаза её снова начали темнеть. – …Я сейчас пойду… Спасибо вам… У меня в Слободе знакомые есть… Я поеду… Я сейчас пойду, – всё больше отстраняясь, повторила она.
Он тоже почувствовал, что тонкие тёплые ниточки, вдруг слабо соединившие их, натянулись и уже обрываются одна за другой. После недолгого и вынужденного его гостеприимства всё справедливо возвращалось к тому моменту, когда он вышел из комнаты в кухню и впервые увидел её на лавке у стены. Да он, честно говоря, и не сильно внутренне сопротивлялся этому.
«…Ну пришла, так вот попала в дом к
«Так… Это ей на двухчасовой автобус идти надо. На котором Мироныч приедет. Чтоб засветло в Слободе знакомых своих найти. А уже двенадцать скоро…» – думал он.
– У тебя документы-то есть? – Он встал из-за стола, прошёл в комнату, поднял там сидение дивана, доставая из «потайного» места ножовку и молоток.
– Нету… – донеслось из кухни.
– Как, совсем никаких нет? – Он вернулся в кухню, положил инструменты у стены и снова сел за стол.
– Совсем…
– А… давно ты ходишь тут? Где живёшь-то постоянно, прописана где?
Беретка, наклонившись, снова скрыла почти все её лицо. Вера молчала.
– Ну, ладно, тут не милиция, успокойся. Хочешь – пойдём, поможешь мне пробоину вражескую заделать в сарай-вагоне.
– Я лучше тут побуду… немножко, – покачала головой Вера. – На столе прибе…у, подмету…
– Ну сиди. Можешь прилечь, отдохнуть. Вон там, на диване. Идти тебе на автобус пока рано, отдохни. Часок ещё… – невольно нажав немного на последнюю фразу, сказал он. – Холодновато, конечно, но ты, видать, закалённая. Приляг, приляг. Там в головах одеяло скрученное, ватное, толстое. И подушка… с долларами!
Нет, ему всё равно почему-то хотелось подбодрить её хотя бы дурацкой шуткой. Не заметил он, как Вера опять внутренне сникла, вдруг услышав выделенное «часок ещё». Он-то сказал и сказал без особого намека, но она слишком чутко воспринимала всё и «часок» поняла как предупреждение…
– У тебя что, зубы болят? Это, Вера, от недоедания… – продолжал он неуклюже шутить. – Бабушка моя, на Украине, как, помню, говорила? «Голова, Юрик, болыть? А ты пойишь полутьше, пройдёть усё». Хохлы мудрые люди. Но мы маленько пойылы уже, а ты там вон, где зеркало, в тумбочке ещё пакет с лекарствами посмотри, анальгин найди, а заодно тюбик с мазью… зелёный такой, я сторожу обещал. И ложись, говорю, ведь устала, не стесняйся… Тебе лет-то сколько?
– Сем…адцать, – после небольшой паузы, чуть проглотив слово, ответила она и как-то настороженно, даже жёстко посмотрела на него.
Эту настороженность он понял, когда уже шел к вагончику.
«Это ж она испугалась, что я… И годок-другой сбавила себе, до несовершеннолетия… на всякий случай… Вроде защитилась немного… – шаркая ножовкой по мокрой вязкой горбылине, думал он. – …И поглядела-то вдруг, как на волка какого. Ох, Господи… Видать, приходилось уж от волков двуногих отбиваться. От кобелей, точнее… Куда ж он провожает-то её, в какую Слободу? Нету у нее там никого. Если б кто был, она туда давно уж как-то добралась бы».