Встретимся завтра

Мавродиев Владимир

– Сёдня тихо, а вчера, к ночи, ездил кто-то, но недолго.

– Где ездил?

– Там… где-то, – сторож махнул клетчатым рукавом в сторону въезда в посёлок со стороны вала.

– Там же шлагбаум закрытый – труба на сто пятьдесят… Ты ходил, глядел, может замок сбили?

– Вот, собираюсь…

– Собирайся… А печка чего не горит у тебя?

– Да вот… дров надо бы подпилить…

– Ты что, болеешь?

– Да не болею. Подскользнулся вот… вчера, упал… Руку забил… сильно…

Видимо, сторож давно уж соотносил слово «болею» в основном с похмельем, а порядком ушибленная рука болезнью не считалась.

– Ладно,

пора мне, – он глянул на часы, было уже почти десять. – Я назад на пятичасовой пойду, загляну. Тебе из шмуток ничего не надо? Куртку там… Ботинки войлочные есть типа «прощай молодость». У тебя какой размер ноги?

– Сороковой. Да ничё не надо. Рукавицы бы… И топор, может, добрый, а то мой точить негде. Или напильник с зерном покрупнее… ничё не найдёшь тут…

– У Мироныча ручное точило возьми… А с едой чего?

– Картошка есть, сала немного… супы бумажные… Мироныч денег привезёт, тогда в магазин можно в «Зарю» сходить. Хлеба вот…

– Ах да… – он нагнулся к тачке, вынул буханку и протянул её сторожу. По давней негласной традиции приезжавшие на дачи в зимнее время обычно привозили сторожам хлеба и сигарет обязательно, а уж чего ещё – решали сами. – На вот, курева немного, кильки банку. А здесь… собакам лисичка городская прислала… Ты, Витя, гляди не замагазинь, если Мироныч чего даст, зори здесь тихие. Напарника, и того у тебя нет пока. Тут это… Дыня бегает? Жёлтая такая, два кутька при ней. Один лохматый и круглый, как мячик? Хан не порвал их?

– Спасибо за паёк… За магазин не волнуйтесь, видал уж зори эти и трубу за сараем…

– Какую трубу?

– Хана-то убили… Это когда… лазили, так он, видать, на них попёр. Ну они его трубой… Сразу-то мы не увидали, а я ходил вчера… гляжу… за сараем валяется он… туда кинули… и трубы кусок там же… Я его прирыл… от крыс… – Виктор неторопливо отматывал калитку. – А эта бегает. Только кутёк один уже… Лохматый. Чисто медвежонок…

– Иван Василич тут?

– Тут, тут, вечером приходил, сёдня в баню звал.

– Ну и сходи.

– Да там помочь надо, с водой, с дровами… А у меня рука вот…

– Ты печку-то хоть как раскочегарь, а то рука без тепла месяц не заживёт. Я у себя там мазь одну посмотрю, тогда Мироныч передаст, если сам не зайду. Ну, ладно, пошёл я… Ты сам-то откуда прибыл?

– Да здешний я, с Пламёнки. С женой разводимся, ну я и ушёл пока сюда… на зиму. Чтоб не лаяться каждый день.

– Димку Армяна знаешь в Пламёнке? – спросил он сторожа, назвав первые пришедшие на ум имя и кличку.

– Димку? Знаю. Но не очень чтоб… Видал.

«Понятно, из какой ты Пламёнки…» – почему-то безо всякого злорадства и даже весело подумал он.

Голая дача, как и вся округа, тоже глянула на него непривычно отчуждённо, серо и заспанно. Оставив у домика вещи, он пошёл в угол участка к маленькому вагончику, зиявшему начисто выбитым окошком. Открыл дверь. Внутри был порядок, и он заметно приободрился. Видно, не успели залезть, спугнули, может. Брать-то особо нечего, но это как сказать. Вон проволоки стальной целый моток, фанеры лист большой, раскладушка, старые бамбуковые удочки, краски две банки, гвоздей коробок, цемента мешок почти… Купи-ка это всё да доставь ноне сюда…

Он вышел из вагончика, походил от дерева к дереву. Обязательно надо обрезать груши весной,

выперли, как тополя пирамидальные… О, гляди-ка! – в длинной, заваленной ореховыми листьями грядке одиноко зеленел худенький живой росток. Чеснок! Как всегда, Нина посадила его в день их окончательного отбытия, когда сезон дачный уже наконец заканчивался в ожидании холодов. Но после лёгкого снежка и морозца недели две стояла необычная теплынь, и засаженная в зиму чесночная грядка, понятно, «тронулась», пробив наружу множество зелёных стрелок. Вон они, почти сгнившие, ещё виднеются кое-где… А эта, на тебе, живая! В декабре, считай… Он нагнулся к грядке, хотел только немного потрогать росток, но тот от прикосновения бессильно упал на размякшую устилку. Видно, в холоде как-то держалась стоймя былка, а чуть тепло от руки почуяла – и сникла сразу…

У домика он нагнулся к сумке, потом протянул руку к навесному замку и вздрогнул: тот, закрытый, висел на одном ушке…

Дверь открылась мягко, он спокойно вошёл и сразу отлегло от сердца: шкаф с посудой, газовая печка, баллон, старый низенький холодильник – всё стояло на своих местах нетронутым. «Это ж Мироныч открывал, он же говорил по телефону вчера. В одно ушко вдел замок, закрыл на время, да так и уехал, склерозник…» – успокоился он.

Затем толкнул дверь в первую, большую, комнату, сразу почувствовав устоявшийся кисловато-кадушечный запах. Съезжая в конце октября, они плотно закрыли окна зелёными шторами, и теперь куб комнаты казался огромным аквариумом с несвежей, зацветшей водой. Алюминиевая лестница белела на сетках двух спаренных кроватей, как скелет гигантской птицы… «Склеп какой-то…» – поморщился он. Бесполезно щелкнув выключателем, он хотел шагнуть к ближнему окну, чтоб отдёрнуть занавесь, и замер от неожиданности. У стены в старом кресле кто-то сидел.

…Лет сорок назад, в начале шестидесятых, водстроевский трест, где его отец тогда трудился прорабом, проводил в этих местах большие работы. «Зарю» в те времена из небольшого животноводческого колхозика, организованного здесь ещё до войны, превращали в крупное овощеводческое хозяйство, ровняли земли под плантации, рыли каналы, строили дамбы. Но главное – срочно, в одно, считай, лето, возвели многокилометровый вал, который отгораживал новые построенные угодья, а заодно и многие другие земли и поселения, от вешней волжской большой воды, упорядочивал баламутный паводок. Строили с размахом, хватило средств, чтобы уложить поверх вала асфальтовую дорогу, а в двух местах, указанных гидрологами, появились небольшие мосты.

Другой трест тянул от села к селу электричество, меняя столбы и угущая провода, по пути построив в трёх совхозных отделениях тепличные городки, ибо рассады помидоров, капусты, перца и прочих баклажанов требовалась для десятков огромных плантаций просто уйма. А третья немаленькая организация занималась на совхозных землях, и особенно в новом заказнике, названном Лещёвским, лесопосадками, или, по-городскому говоря, зелёными насаждениями. Каждый год в комариных июне-июле и особенно в тихом сентябре он ходил в Лещёвку за грибами и видел эти возросшие за сорок лет массивы и полосы – дубовые, тополевые, ясеневые… Одно слово – лес! Хотя и к лесу рукотворному уже основательно подобрались сегодня и с пилами-топорами, и с огнём, и с мусором…