Вступление в должность
Шрифт:
— Так тебя после техникума сюда послали?
— После техникума.
— Ветеринаром едешь?
— И ветеринаром, и зоотехником. Все сразу.
— А факультет какой кончала?
— Зоотехнический. Но у нас и ветеринарию немножко преподавали.
— Нравится тебе специальность?
— Конечно, нравится.
— А сама ты из этого, же совхоза?
— Нет, мы когда-то в Якутии жили, потом на Колыму перебрались. Но не здесь, на Теньке жили.
— Так ты эвенка или якутка?
— Якутка.
— Зачем
— Я немножко эвенский знаю и якутский немного. А больше русский, — призналась она. — У нас в техникуме и в интернате многие предметы на русском шли.
— А родители твои где?
— Родителей нет, они умерли. У меня две сестры есть и брат. Они теперь опять в Якутии живут, а раньше все мы в интернате жили. Они старше меня.
— Вот в бригаду приедем, ты мне все расскажешь, а я запишу. А пока давай молчать, а то горло застудим. Договорились? И не сиди так, лезь в кукуль, потом не согреешься, — сказал корреспондент. Он закрыл шарфиком рот, набитый золотыми зубами, и уставился взглядом куда-то вверх, в серое бездонное небо.
Так они поговорили и замолкли. Любушка тоже забралась в кукуль, привалилась спиной к ящикам. И долго сидела так, глядя на деревья.
Дорога все время шла в гору, сани еле тащились, и каждое дерево подолгу стояло перед глазами, пока его не заслоняло другое дерево, а другое — третье. По мере того как сани все выше карабкались на сопку, на деревьях блекли, затухали краски. Лиственницы все больше оголялись, приобретали серые, угрюмые тона. Потом деревья и вовсе разделись, превратились в черных костлявых уродцев с обломанными макушками, оторванными руками-ветками, покрытыми бородатыми наростами.
И все стало меняться, когда сани пошли под уклон. Деревья принялись наряжаться в позолоту, румяниться и даже зеленеть. Одна лиственница натянула на себя ярко-огненное платье с совершенно зеленой оторочкой внизу, другая вырядилась в темно-вишневый халат, накинула на голову медный платок. А березка облилась прозрачным воском и замерла так, боясь пошевелиться в своем хрупком наряде…
Любушка как-то забыла, что рядом находится корреспондент, а когда повернулась к нему, увидела, что он спит.
Прошло немало времени, прежде чем трактор перевалил через сопку и выбрался на равнину. Горбатая сопка, взлохмаченная лесом, начала медленно отплывать назад. В отличие от сопки, равнина была слегка приснежена, сани по снежку пошли прытче.
За шумом мотора Любушка не слышала стука дверцы в кабине трактора, поэтому удивилась, увидев вспрыгнувшего на сани Славу.
— Не замерзла? — спросил он Любушку. — Иди в кабину, если замерзла.
— Нормально, — улыбнулась ему Любушка.
— Я посплю, — сказал Слава. Он приподнял кукуль доктора, стряхнул с него хвою и сучья. — Пока по ровному едем, надо поспать.
Корреспондент выглянул
— К завтрашнему утру доедем?
— Дай бог к вечеру добраться, — весело ответил Слава.
— А кто эта женщина, что в кабине? — поинтересовался корреспондент.
— Как — кто? Володькина жена.
— Жена? — не поверил корреспондент. — Что ж это он о нею так грубо обращается?
— Мстит за вчерашнее, — ответил Слава. И подмигнул Любушке: — Все из-за тебя.
— Из-за меня? — изумилась Любушка.
— Приревновала к тебе Володьку.
— Да я его совсем не знаю, — вконец растерялась Любушка.
— Мало ли что! Она боялась, вдруг он по дороге в тебя влюбится. Не пускала его вчера ехать.
— Она не пускала, а он ее избил? Так, что ли? — спросил корреспондент.
Слава не ответил, только пожал плечами.
— Он что, из заключения вернулся?
— С чего вы взяли?
— У него на физиономии написано, — сердито сказал корреспондент.
— Да нет, Володька ничего…
— А откуда он в поселке взялся? — допытывался корреспондент. — Не местный же он?
— Обязательно местным быть? — обиделся Слава. — А я, например, откуда взялся? Служил службу в Магадане, приехал к тетке в гости и пришвартовался. У меня тетка в поселке пошивочной заведует. Так и он. Служил в армии, с Пашкой познакомился. Я вот женюсь на эвенке — тоже местным стану.
— И тоже будешь руки распускать?
— Не обязательно.
— Армейцы, — буркнул корреспондент и скрылся в своем кукуле.
— Спокойной ночи! — пробормотал в ответ ему Слава, также с головой забираясь в спальный мешок.
Любушка посидела еще немного, потом прилегла. Но прятать голову в кукуль не стала, пристроила ее на рюкзак. Лежала и слушала гул трактора и скрип полозьев. В отличие от монотонного тарахтения мотора, полозья выскрипывали на разные голоса: дискантом, фальцетом, тенорком. Все зависело от того, какой величины попалась им кочка, под каким углом залег повстречавшийся камень, круто или плавно опадает под ними выемка. Все голоса, издаваемые полозьями, сливались в единое звучание, получалась интересная музыка. Любушка тихо лежала, слушая необычную музыку полозьев. Надо же, как бывает…
Вдруг музыка оборвалась. Ее заглушил страшной силы грохот — точно где-то рядом рванули аммонитом скалу и от взрывной волны задрожали, затрещали сани. Волна приподняла Любушку за плечи, больно стукнула головой о ящик.
Опять затрещали, задергались сани. Любушка хотела поскорее освободиться от кукуля, кое-как повернулась в нем, привстала на колени, но не удержалась при рывке саней, повалилась на спавшего рядом Славу. Тот высунулся из спального мешка, сонно заморгал, пытаясь понять, в чем дело. А сани все рвало вперед и назад какими-то сумасшедшими толчками.