Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце

Ратгауз Татьяна Даниловна

БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ

От фабричной продымленной пыли, Из гудящих тоской городов, Вас уносят моторные крылья И скорлупы воздушных шаров. Но тоска в этом мире — без меры, Вас несет в аппаратах стальных В голубые поля стратосферы Под растаявший глетчер луны. И, зарытым в чертежные сети. Снится вам неотвязный кошмар О какой-то безумной ракете. Вас влекущей на розовый Марс. Мы же, слабые, смотрим безмолвно На заводов бетонную грань, На чертежные четкие волны, На

прожекторов белую ткань. Но и в нашем последнем бессильи Равных нам авиаторов нет: Нас уносят бумажные крылья За орбиты остывших планет. Прага, 1932 «Скит». I. 1933

«Вошел рассвет нежданно в каждый дом…»

Вошел рассвет нежданно в каждый дом, Залив глаза бессонные тревогой. Рождался шум каким-то новым сном И оседал у тихого порога. А улицы слабеющая мгла Давилась долго пьяными слезами, Горела блеском воспаленных глаз, Томила голубыми синяками. И стали новые слова — просты. Как давние, знакомые потери. Как путь от скомканных чужих простынь До блоковской голубоокой Мери. Шли уличные женщины домой. Глотая жадно просветленный воздух. Бессонная их ночь вела с собой, И им на плечи осыпались звезды.

«Я сосчитать ударов не могла…»

Я сосчитать ударов не могла; Опять часы смятеннее и реже. Все тех же парков неусыпна мгла, И улиц перелеты те же. Маячат одинокие углы, И пустота звонит у изголовья. И только версты длинны и светлы, Насквозь пронзенные любовью. Бессильных слез уже не удержать, А радости так было мало. У дальних стрелок снится сторожам Дрожание колес на шпалах. Но невозможен больше твой возврат Из страшного неведомого края. Опять часы… И новый час расплат… Я не боюсь. Я умираю. 6.11.35 «Скит». III. 1935

БОЛЕЗНЬ(«Голубиного зова глуше...»)

Голубиного зова глуше Шум весны за нашим окном. Задыхаются наши души, Окрыляясь жаром и сном. Только сердцу труднее биться, Только новый страшнее бред; Это злые синие птицы Заслоняют крыльями свет. И опять — безмерная жажда, И опять — что когда-нибудь… Весна не приходит дважды, И от кашля пустеет грудь.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Предвесенние ветры навеяли сырость От небесных проталин до каменных глыб, И обманчивый шум зародился и вырос И дурманит туманом глухие углы. Под мучительный голос чужих колоколен Мы одни воскресаем в знакомом бреду. Мы небесным идем застывающим полем. Чтобы звезды считать в монастырском саду. Горечь ночи сочится на каменных скатах, В фонарях и домах опрокинутых ниц. Мы одни умираем. И мы… без возврата; Как зарей вознесенное пение птиц. И знакомый конец, как венчанье, приемля, Мы под этими новыми звездами ждем. Чтобы бросить, как сон, эту горькую землю Ранним утром, под первым весенним дождем. Прага, 1934

ВЕСНА

Опять смятенным голосом зовут, Захлебываясь трелью, водостоки. Опять весна дрожит,

как наяву, В твоих зрачках, по новому широких. И в соловьином сне ее не удержать; Она дождем сиреневым нагрянет, Чтобы в бензинный ветер лить дрожа Встревоженное полыханье. И наши в сотый раз сердца растут, Как новый стих, что знойным ливнем хлынет, И мы выискиваем свой маршрут На карте розовой и синей. Но оттого, что руки тяжелы, А крылья… где мы обронили крылья?.. Мы в зеркалах утонем взглядом злым, Где наши лица навсегда застыли. И нехотя допишет карандаш Последние нерадостные строки, Что соловьиный этот мир — не наш И не о нас тоскуют водостоки. Прага, май 1935 «Скит». IV. 1937

НА РЫБНУЮ ЛОВЛЮ

Мы поднимемся на рассвете. В водах радость спит голубая. Мы с тобою сегодня — дети, Мы из дома идем улыбаясь. Мы проходим под ранним туманом, Мимо окон еще незрячих. Наша радость проснулась рано, Нашу радость в котомку не спрячешь. Мы поглубже вдыхаем воздух. Унося рыболовные снасти. Мы не рыбу поймаем, а звезды И простое большое счастье. Рига, июль 1936 «Меч». 25–27.XII.1936

БОЛЕЗНЬ («Сколько дней я больна городской равнодушной весной...»)

Сколько дней я больна городской равнодушной весной. Я одна. Тяжелеют и никнут от жара ладони. В этом зное тугом так легко оставаться одной. Растворяется боль в неродившемся стоне. Сколько дней… Уж давно прошумела по руслам вода. Встрепенулись за окнами вдаль голубиные крылья. Растворились снега. Ты ушел. Может быть — навсегда. Ледяные стада из небесных заливов уплыли. И все тише в жару и светлей. И уже все равно, Что наверно вернешься ты с птицами знойного края. Может быть, это значит, что в ночь распахнулось окно; Может быть, это значит, что я умираю. Май 1936 «Меч». 13.IX.1936

ВЕСЕННЯЯ ТРЕВОГА (другая редакция)

Как от берега мысли отчалили. Я, в тревоге, осталась одна. Только скука лилась опечаленно В дождевую завесу окна. Это — Муза Далекого Странствия Покидала насиженный дом. Пробуждала заглохшие станции — Как свирелью — томящим свистком. Отправлялась в далекое плаванье, Под томительный шепот весны, Покидая угарные гавани, Оставляя тревоги и сны. И, меня заразившая песнею, С первой птицей звенела она — — Что на свете всех весен чудеснее Голубая земная весна.

МОЕЙ МАТЕРИ

Тихи и темноглазы облака; Твои глаза еще темней и тише. Я знаю, что дорога далека, И даже ты мой голос не услышишь. Я по ночам шепчу слова тебе, Которых даже ты понять не сможешь; Ты, в дыме верст, покорная судьбе. Сама на сон ласкающий похожа. И, как ребенок, я рассказываю сну. Когда он низко голову наклонит, Как ты приходишь в шорохе минут. Кладешь на сердце теплые ладони. Пусть стынут версты, пусть далек твой дом, Я жизнь покорно, радостно приемлю, Пока твоя любовь своим крылом Мне осеняет эту землю. 1938