Вся власть Советам !
Шрифт:
Едва я расстался с полковником из "ударной" бригады, как появился коридорный и сказал, что меня спрашивает какой-то приезжий генерал. Приезжий оказался старым моим сослуживцем по Киевскому округу генералом Одинцовым, и мы встретились, как старые знакомые.
– Я прибыл на специальном паровозе. По приказанию главковерха Крыленко, - сказал мне Одинцов, когда я спросил его о цели неожиданного визита. Он рассказал мне, что первые эшелоны прибудут завтра днем. Вслед за ними на станции Могилев сосредоточатся еще пять эшелонов: матросы, запасный гвардейский Литовский полк и красногвардейцы.
Я только что был у Духонина и попытался узнать от него,
– Но Николай Николаевич посоветовал мне поговорить с вами.
Боясь, что в гостинице нас могут подслушать, я предложил Одинцову пройти в неподалеку расположенную Ставку и там переговорить обо всем. Он согласился. Мы дошли до бывшего губернаторского дома, поднялись на второй этаж и закрылись в обширном голубом зале, входившим в анфиладу комнат, которые занимал в Ставке Николай II, а потом и падкий на императорские апартаменты Керенский.
Я сказал Одинцову, что Ставка и гарнизон больше всего хотят мирного разрешения конфликта.
– Для меня это - большая новость, - удивленно ответил генерал.
– В эшелонах считают, что Ставка приготовилась к обороне, и ждут неизбежных боев.
Я рассказал, что 1-й Сибирский полк выведен из Могилeвa, что "ударные роты" вот-вот будут удалены, и заверил Одинцова что ни один выстрел не раздастся в городе без провокаций со стороны кого-либо из прибывающих с эшелонами.
Одобрив наше решение, генерал сказал, что и сам считает ненужным применять оружие. Я полагал, что разговор наш на этом закончится, но Одинцов задержал меня и неожиданно предложил принять от Духонина должность начальника штаба Ставки.
– Товарищ Крыленко вас очень просит об этом, - сослался он на нового верховного.
– Николай Николаевич исполняет обязанности не начальника штаба, а самого "верховного". Следовательно, принять от него дела должен сам Крыленко, - возразил я, как всегда верный своей старой штабной привычке: не допускать ни малейшего отклонения от уставов и действующих положений.
– Зря, Михаил Дмитриевич, вы становитесь на такую формальную точку зрения, - укорил меня Одинцов и обещал переговорить с Крыленко.
Я попросил генерала передать новому главковерху мой совет и просьбу не вводить прибывающие части в город, а двинуть их в Жлобин против поляков. В Могилеве я предлагал оставить лишь самое ограниченное количество солдат, матросов и красногвардейцев.
Закончив разговор, мы спустились в первый этаж губернаторского особняка и вдвоем прошли в кабинет Духонина.
– Договорились?
– спросил Духонин.
– Относительно, - неопределенно сказал Одинцов.
– Впрочем, по самому главному вопросу имеется полная ясность: эшелоны, по-видимому, войдут в Могилев без боя.
– Ну и слава богу, - облегченно вздохнул Духонин.
– Остается только решить вопрос о вашей встрече с Крыленко, продолжал Одинцов.
– Завтра он сам приедет в Ставку, и вам, Николай Николаевич, придется подождать его здесь же, в кабинете...
– Слушаюсь, - сказал Духонин и, повернувшись ко мне, попросил: - Я позвоню вам по телефону и скажу, когда здесь будет новый главнокомандующий. И вы очень меня обяжете, Михаил Дмитриевич, если будете присутствовать при нашем первом разговоре.
Одинцов попрощался и вернулся на вокзал, чтобы на том же паровозе выехать навстречу эшелонам. Я остался с Духониным. Мы сели на стоявший у стены диван и некоторое время сидели молча.
– Что они со мной сделают?
– нарушив тягостное молчание, спросил Духонин.- Убьют?
В глазах его был написан ужас, и
– Я думаю, Николай Николаевич, - помедлив, сказал я, - что если завтра все пройдет так, как предположено, то вам придется поехать в Петроград и явиться в распоряжение Совета народных комиссаров. Вероятно, вас присоединят к арестованным членам Временного правительства. Это все же лучше, чем, находясь на свободе, считаться объявленным вне закона.
Я просидел с Духониным около часу и, чтобы помочь ему рассеяться и отогнать от себя мрачные мысли, занялся милыми сердцу воспоминаниями о совместной службе в Киевском округе. Увлекшись разговорами о прошлом, Николай Николаевич заметно повеселел. Наконец, часам к десяти вечера я собрался.
– До завтра!
– сказал мне на прощанье Духонин, и мне и в голову не пришло, что я увижу его только в гробу.
Проходя через вестибюль штаба, я приметил, что на обычных постах вместо солдат "георгиевского" батальона стоят вольноопределяющиеся из общеармейского комитета.
– В чем дело? Почему заменены караулы?
– спросил я у дежурного по штабу.
– Видите ли, ваше превосходительство, на георгиевских кавалеров особой надежды нет, - не сразу ответил мне дежурный, - а за этих, по крайней мере, сам Перекрестов ручается. И верховному с ними, конечно, куда спокойнее...
О том, как прошла последняя ночь Духонина, я могу судить лишь по чужим рассказам. Станкевич так описывает то, что произошло в Ставке после моего ухода{43}. "Вопрос о сопротивлении как-то сам собою был снят. Вечером у Духонина собрались высшие чины Ставки, которые пришли к нему с решением, что ему необходимо покинуть Ставку, так как против него большевиками велась слишком усиленная личная кампания. Такое же решение вынес и общеармейский комитет. Я придерживался того же мнения, хотя по несколько иным соображениям. Независимо от целости технического аппарата Ставки мне казалось чрезвычайно важным сохранить в неприкосновенности от большевиков идею высшего командования армией, олицетворением которой был Духонин. Поэтому мне казалось необходимым, чтобы он ехал на один из южных фронтов, еще не окончательно разложившихся. Духонин, однако, колебался. Считая, что вопрос может быть разрешен еще на другой день я, около двух часов ночи отправился к себе.
Около пяти часов утра меня разбудил телефонный звонок: Духонин просил меня прийти к нему немедленно, так как им были получены весьма важные известия. Я был так утомлен, что пробовал было просить у Духонина разрешения прийти часов в 8 утра. Но Духонин настаивал, чтобы я пришел немедленно и захватил с собой председателя общеармейского комитета Перекрестова. Я тотчас оделся, нашел Перекрестова, и мы оба пришли к Духонину.
Было еще совсем темно. Духонин был измучен и бледен. На столе лежала, куча телеграмм. Из XXXV корпуса{44} сообщалась, что в нем разруха и о каком-либо сопротивлении большевикам не может быть и речи. Далее было известие, что большевистский эшелон стоит в Орше и утром предполагает двинуться дальше на Могилев. Далее была телеграмма от начальника 1-й Финляндской дивизии о том, что дивизия "решила" быть нейтральной и не препятствовать большевикам на пути. Кроме того. Духонин сообщил, что ночью у него была депутация ударников, которые поставили условием их дальнейшего пребывания в Могилеве разоружение георгиевцев, роспуск или даже арест всех комитетов и еще что-то явно ненужное и неисполнимое..."