Вся власть Советам !
Шрифт:
Рассказав, что Текинский полк отказался защищать Ставку, Станкевич продолжает: "Оставался выбор: или сдаться матросам, которые через несколько часов явятся в Могилев, или уехать. Я, конечно, настаивал на втором. Но Духонин возразил, что уехать невозможно уже просто потому, что в его распоряжении нет никаких средств передвижения. Гараж со вчерашнего дня был под влиянием большевиков из тайного военно-революционного комитета в Могилеве, который отдал приказ, чтобы ни один автомобиль не выезжал за пределы города. О поезде приходилось думать еще меньше, так как если бы даже удалось выехать из Могилева, то поезд был бы несомненно задержан в Жлобине, где стояла перешедшая на сторону большевиков дивизия.
Но я еще
Около 8 часов я вернулся в гостиницу к Гедройцу и, к моему великому удовлетворению, застал там Духонина, Дитерихса и Раттэля. Перекрестов уже простился и отправился домой. Поездка была решена. И если бы автомобиль был готов, Духонин сел бы в него, и мы уехали бы. Но приходилось ждать. Духонина все время беспокоило, что на мосту{46} большевики поставят стражу и будут караулить. Но я был совершенно спокоен и уверял, что мы имеем перед собой для выезда из Могилева не менее двенадцати часов, а может быть, и целые сутки. Но неожиданно изменил свое мнение Дитерихс. До сих пор он так же убежденно доказывал необходимость отъезда Духонина, как и я. Тут же, в этой полуконспиративной обстановке, он почувствовал что-то противоречащее военной этике. И он уперся и настойчиво стал разубеждать Духонина. Мои возражения, что речь идет о дальнейшей борьбе, о сохранении идеи верховного командования и пр., он парировал указаниями, что Духонин не политический деятель и вне своей Ставки вести борьбы не может. Несмотря на серьезные колебания Духонина, Дитерихс убедил его немедленно вернуться в Ставку.
Я поставил им вопрос, как они считают: следует ли мне оставаться? Оба решительно возразили. Было решено, что Духонин немедленно после возвращения в Ставку протелеграфирует генералу Щербачеву{47}, что передает ему верховное командование. Поэтому мне следовало ехать на Румынский фронт.
Мы сердечно простились. Духонин натянул непромокаемую накидку, прикрывавшую его генеральские погоны, и вернулся в Ставку.
Через несколько часов, с большим, запозданием был подан автомобиль. В ту минуту, когда к Могилеву подходил большевистский эшелон, я переезжал днепровский мост, на котором, как я и ожидал, не было не только большевистской, но и вообще никакой стражи..."
Такова была последняя ночь Ставки. С утра и в ней и в городе было необыкновенно тихо - все ждали прибытия большевиков.
Поднявшись, как всегда рано, я поспешил в Исполком - там было пустынно. Из Исполкома я прошел в управление коменданта города и к часу дня вернулся к себе во "Францию".
Около двух часов мне позвонил по телефону Духонин,
– Знаете, Михаил Дмитриевич,
– сказал он.
– Я распорядился выпустить быховских заключенных...
– Зачем вы это сделали?
– потрясенный спросил я.
– Вы и так уже окружены ненавистью солдат. "Быховцы" ушли бы и без вас - ведь их никто не охраняет, и хозяином в Быхове является сам Лавр Георгиевич. Но выпускать их - это значит самому лезть под топор. Ладно, - взяв себя в руки, уже спокойнее продолжал я, - того, что вы сделали, не исправишь. Но вам не нужна была эта лишняя ответственность.
– Ну, ничего не поделаешь!
– характерным для последних дней обреченным тоном сказал Духонин и, пообещав позвонить мне снова, повесил трубку.
Часов в пять дня в мой номер, в котором в это время я, моя жена Елена Петровна, приехавшая из Петрограда, и генерал Гутор мирно пили принесенный коридорным чай, проникли с площади гулкие звуки военного оркестра. Я выглянул в окно и увидел тяжело шагавших матросов. Все они были, как на подбор: рослые, широкоплечие, в дубленых полушубках, но с привычными бескозырками на голове, с винтовками за плечами и в походных смазных сапогах вместо щеголеватых матросских ботинок. Вслед за матросами, держа равнение и даже печатая шаг, шла рота запасного лейб-гвардии Литовского полка, в который я попал еще безусым субалтерн-офицером.
Матросы и литовцы шли с вокзала и явно направлялись в Ставку.
"Господи, что-то будет?" - вздрогнул я и по привычке перекрестился.
Жена поняла; что происходит в моей душе, и тоже перекрестилась. Расстроился и генерал Гутор. О чае забыли и довольно долго не находили подходящей темы, чтобы хоть как-нибудь рассеять гнетущее состояние.
Часов в шесть вечера кто-то настойчиво постучал в дверь.
– Войдите!
– крикнул я, и на пороге появился здоровенный матрос. Сбросив винтовку с ремня и небрежно стукнув прикладом об пол, он неприветливо спросил:
– Который тут генерал Бонч-Бруевич?
– Я - Бонч-Бруевич,- сказал я, осторожно освобождаясь от рук прильнувшей ко мне жены.
– В чем дело?
– Товарищ Крыленко приказал вам явиться в Ставку. А я, стало быть, должен вас проводить,- пояснил матрос и добродушной улыбкой дал понять, что приставлен ко мне совсем не в качестве конвоира.
Должно быть, он заметил нервное движение Елены Петровны и, желая ее успокоить, изменил свой поначалу недоброжелательный тон.
Стараясь не сделать ни одного торопливого движения, я прицепил шашку и, облачившись в свою походную шинель, зашагал к Ставке.
Новый главковерх со своей небольшой, человек в пять, "свитой" остановился не в губернаторском доме, а рядом, в помещении управления генерал-квартирмейстера. Караулы в Ставке были уже заменены: на часах стояли солдаты Литовского полка. Меня беспрепятственно пропустили, вероятно, из-за моего провожатого.
Еще по пути в Ставку я размышлял над тем, почему вместо Одинцова, как было условлено, меня, да еще через посыльного матроса, вызвал Крыленко, и так не додумался до сколько-нибудь правдоподобного объяснения.
"Мало ли что бывает! Приду в штаб, узнаю",- устав от бесплодных раздумий, решил я и спросил, где Крыленко.
– Да вон там, наверху товарищ Крыленко, - услужливо подсказал кто-то. Я начал подниматься на второй этаж.
Одетый в такой же, как я у матросов, короткий нагольный полушубок и потертую папаху, Крыленко ждал меня на лестничной площадке.
– Духонин убит!
– не давая мне даже возможности представиться, сразу сообщил он.
– Правительство народных комиссаров предлагает вам вступить в должность начальника штаба Ставки. Согласны?
– спросил Крыленко и, не ожидая ответа, продолжал: - Ваш брат, Владимир Дмитриевич, многое о вас рассказывал, и никто из нас не сомневается в том, что мы сработаемся. Пойдемте!