Вся жизнь плюс еще два часа
Шрифт:
У ворот рынка стоит начальник четырнадцатой лаборатории Леонид Петрович Завадский, задумчивый, как всегда небритый, в боярской меховой шапке, и смотрит на пирожки. Я хочу пройти мимо, чтобы не смущать его, но он замечает меня и приветственно поднимает руки. Он большой, как два человека, и растерянно радостный. Добрый великан в очках. Классический тип ученого, неумирающий, неувядающий образ; если бы его у нас не было, его бы пришлось выдумать. Мне кажется, что я знаю его давным-давно.
Сейчас, увидев его на рынке, я вдруг понимаю, что мы с ним похожи.
"Он мой
– Мария Николаевна, привет. Куда навострили лыжи?
"О боже, это я. Это я острю, разговариваю, как петрушка. От смущения и неловкости. Это я".
– В гостиницу.
– Пошли вместе. По дороге будем интенсивно обмениваться информацией. Перехожу на прием, слышу вас хорошо. Как вы себя чувствуете?
– Кто? Я?
– Снимаю вопрос - как вы можете себя чувствовать? Но не падайте духом. Вначале я тоже чувствовал себя ужасно. Сперва, когда мне дали лабораторию, бац, я был счастлив, я был бог, но потом... когда прошел первый шок, ох несладко... Вообще перемена пе-аш среды... Но не расстраивайтесь, будьте мужественны, но будьте бдительны. Дир здесь сам талантливый администратор и хочет сделать из нас маленьких администраторов.
– Моя лаборатория обречена работать вхолостую...
– Моя лаборатория не работала два года. Первые две зимы мы только оснащались. Сперва вообще ничего не было, не было стаканов, лапок, клянчили посуду. Это называлось - Период позорной нищеты. Потом пошла другая жизнь, называлась - Честная бедность. Опускаем подробности. Следующий период - Умеренный достаток. И наконец - ля ришесс. Это сейчас. Два года как один миг. Зато теперь... Ля ришесс, - повторяет он, - это уже, знаете ли, нечто.
– Ну и...
– Ну и теперь потихонечку, полегонечку начинаем. И поверьте моему слову, скоро и вас перестанут ругать. Нас уже перестали... почти...
Боже мой, это я, просто я. Я так говорю, я так думаю. Во мне сидит такой же вот беспомощный, совершенно неприспособленный толстый Завадский все хочет, ничего не может, боится перемены пе-аш среды, боится Дира-администратора и всех тридцати начальников лабораторий, всех лаборантов, всех аспирантов, тщательно скрывает свои комплексы неполноценности и думает, что скрыл тем, что не скрыл. Ужасно!
– Хотите я вам помогу?
– Голова у Завадского наклонена набок. И я так наклоняю голову.
– А можно помочь?
– спрашиваю я.
– Еще как!
– восклицает он.
– Можно сократить расстояние, использовав мой опыт. Не повторите моих ошибок, уже хорошо. Пойдете сами проплутаете, сделаете лишних семь верст и придете черт знает куда, и вас волки съедят. Если вы свободны, я приду к вам вечером в гостиницу потрепаться. К себе не приглашаю: в моем холостяцком жилище немного не того. То есть для меня там прекрасно, но дама... Даме может не понравиться.
– Договорились. В семь жду вас.
Я смотрю на его пижонски распахнутое пальто с раздробленными пуговицами, жеваные штаны и доисторический вязаный жилет, незнакомый с химчисткой. Потом смотрю
Завадский был первым, кто мне встретился, когда я приехала сюда на постоянное местожительство. Роберт и Белла были в отпуске, я вышла из вагона и отправилась искать машину.
На привокзальной площади было полно такси, но никто не соглашался везти меня и мои чемоданы в гостиницу "Интурист". Все желали заполучить дальних пассажиров. Шоферы кричали: "Эй, кому в Петров, кому в Покров, граждане, налегай!" Шоферы подмигивали, хохотали, предлагали рейс до Москвы, почесывая в затылке, тягуче говорили: "Не-е".
"Печальная ситуация", - сказала я себе.
– Не могу ли я быть вам полезным?
– спросил меня мужчина с большим добрым лицом.
– В каком смысле?
– Например, донести ваши Чемоданы.
– Таксисты далеко везут, но до гостиницы не везут, - сказала я.
– Увы, это так.
– Чемоданы тяжелые. Тащить их в гору невозможно.
– Ладно, попробуем уговорить какого-нибудь деятеля, - ответил небритый и стал ходить от одного шофера к другому. Потом помог мне сесть в такси и вежливо сказал: - Видите, а вы уже решили, что вас волки съедят. Вы в гости? Жить? Работать? Институт, завод? Химия? Биология?
"Помог", - подумала я.
– Институт, - ответила я, - НИИполимер.
– Я сам оттуда. Разрешите представиться: Завадский, начальник лаборатории номер четырнадцать.
– Я из Ленинграда, новый начальник десятой лаборатории!
– крикнула я и умчалась на соседний пригорок, где располагалась гостиница, знакомая мне еще по первому разведывательному приезду сюда, в старинный русский городок, каких много в Советском Союзе.
...Простившись с Завадским до вечера, я захожу в гастроном. В гастрономе, как в буфете гостиницы, большой выбор вин. Продаются также конфеты и шоколад. Сахар в синей обертке, какой подают к чаю в поездах, продается под названием "ресторанский".
До семи много времени. Вполне достаточно, чтобы пойти и принять душ, стоя на склизкой решетке в холодной камере, именуемой ванной, пообедать в ресторане, почитать и использовать телефонный талон - поговорить с Ленинградом.
Разговор по телефону с Ленинградом, как всегда, разворотил душу, принес знакомое ощущение неблагополучия. При этом он не был чрезвычайным. Обычный междугородный разговор с мамой, к которому я, как всегда, оказалась неподготовленной.
– Мамочка, привет! Это я, Маша!
– Слава богу, что ты позвонила. Я уже думала, что что-нибудь случилось.
– Ничего не случилось. Звоню, как обещала. Сегодня воскресенье.
– А я уже не знала, что думать. Я думала, что ты заболела. Я решила ехать к тебе.
– Все у меня в порядке. Как твои дела, мамочка?
– Какие у меня могут быть дела?
– Ну все-таки. Как?
– Никак.
– То есть?
– Никак и никак.
– А здоровье?
– Тоже никак.
– Что это значит?
– Никак значит никак. Ни хорошо, ни плохо. Не живу, не умираю.