Всячина
Шрифт:
Он встрепенулся:
– Нет-нет, я всем очень доволен! Да-да, всем! Спасибо большое!
И даже закашлялся от старания.
Голос из-за лампы замолк, пережидая. А потом опять - мягко и даже как будто снова с укоризной:
– Вот видите - все-то вас устраивает. А вы никак не начинаете сотрудничать со следствием. Не раскрываете властям истинные имена врагов народа. Не сообщаете нам места, где эти враги могут скрываться от праведной народной мести. И при этом вы же все-таки должны понимать, что не всем могут присудить высшую меру. То есть, нет никакой
Виктор Семенович откашлялся и сказал:
– Да, я понимаю. Я сам это описывал в книжках, как вот приходят злой следователь, и бьет, и мучает, и кричит, а потом сразу после него добрый. И после злого к доброму - со всей душой, значит...
– А кто тут у нас злой?
– удивились из-за лампы.
– Серега, что ли? Так он не злой, он просто справедливый очень.
– Ну, какая же тут справедливость, о чем вы?
– устало бросил Виктор Семенович.
– Мы с вами образованные люди. Я даже по речи вашей это чувствую. Так какая тут может быть справедливость? Ну, затеяли что-то, ну, получилось у кого-то, ну, при власти теперь... Но я-то тут при чем? Я же писатель, понимаете? Не политик, не боевик какой-то. Не финансист и не банкир. Даже не ученый с их всякими там опытами. Я просто пишу книги.
– Книги, значит? Просто пишете? Это даже интересно. Вот эти - ваши? Можно подойти для опознания.
Виктор Семенович привстал слегка и с профессиональным интересом посмотрел на ряд выложенных книг в ярких обложках.
– Нет, эти не мои. Это ребята знакомые...
– Фамилии? Имена?
– Да вон же, на обложке написано...
– А это разве не псевдо? Не клички ваши литературные, чтобы спрятаться от народа?
– Чего уж прятаться? Нас уважали, между прочим. Любили даже. Писателей-то.
– Глупый был наш народ, вот и уважал невесть кого. И даже любил. А теперь ведь у нас совсем другое время. Теперь мы вас разыскиваем, и вы вот тут передо мной сидите, а я вас спрашиваю со всей строгостью. А потом, может, еще и суд будет.
– Да какой же еще суд? О чем вы? Я же ничего и никогда в жизни...
– Да, да, да... И без билета не ездили, и шпаргалками не пользовались, и животных не мучили - идеальный человек, готовый к светлому счастливому будущему. Вот только мы теперь с вами здесь, а будущего, извините, нет.
– У меня нет?
– покрываясь крупными мурашками от собственной смелости, спросил Виктор Семенович.
– Да ни у кого нет. Ни у вас, ни у меня. Нет у нас будущего, понимаете. А есть - вот это, - рука с рукавом цвета хаки пренебрежительно махнула в круге света, скинув книги на пол.
– И еще то, что теперь там, наверху, "на улице", так сказать.
– Я все равно так ничего и не понимаю..., - почти простонал Виктор Семенович.
– Я писатель. Я пишу книги, понимаете? Всего лишь простые черные буквы на белой бумаге.
– А еще культурный человек, казалось бы. С высшим образованием. Писатель. Фантаст. Ведь фантаст, правда?
– Ну, да, фантаст, - как-то неуверенно, и от того внутренне
– А насчет теории о ноосфере вы в курсе?
– Как все, наверное. Модное было течение в свое время.
– А о накоплении в мире, в природе, то есть, абсолютно везде, разных там мелких изменений, энергий разных и прочее - это вы как?
– Это насчет перехода количества в качество, что ли?
– Вот ведь, уже которого допрашиваю, и чтобы хоть один не знал... Все вы знали. И законы эти изучали, и зачеты сдавали и экзамены. Оценки отличные получали за свои знания. Золотые медали. Красные дипломы. А потом сами все силы свои бросали на уничтожение нашего мира. Писали про войны - вот вам теперь и война. Писали про взрывы - вот вам, черт побери, и взрывы, натурально. А казалось - с чего бы? Писали про монстров - вот и думаю я теперь, не выпустить ли вас наружу...
– Да причем же здесь я?
– Все вы - причем. Все - виноваты. Ваши писания переполнили ноосферу. Ваши читатели так ясно представляли себе миры, изобретенные и описанные вами, что все это просто не могло не сбыться... А, Серега, - отвлекся голос на скрип двери.
– Ну, что?
Серега, проходя, пнул стул под ножки, заваливая Виктора Семеновича на пол. Потом прошелся по упавшему, жестко ставя каблуки, стараясь наступить побольнее. Тот только постанывал, боясь кричать в голос.
– Вот, шеф. Нашли.
– О-о-о... Интересно, интересно. Значит, Зона, да? Значит, монстры? Значит, смерти и радиация, и всякие ловушки? А это ведь ваша книга? Да вы лежите, лежите. Лежите и молчите. Ваша она, ваша. Тут так и написано - Илловайский Вэ эС. Вот ведь до чего наглые были - ничегошеньки не боялись, своей собственной фамилией подписывались! Ну, я, похоже, для себя все уже выяснил. Пойду я, пожалуй. Серега, вот этот - он твой теперь. Но только до утра, ясно?
– Не надо, - тонко закричал Виктор Семенович, становясь на колени.
– Не надо Серегу! Я во всем признаюсь! Я всех знаю! Всех! Я и по псевдонимам всех скажу!
– Конечно, скажешь, - сказал невысокий пожилой человек, выйдя на свет из-за стола.
– Куда ты денешься, писатель? Тьфу, фантаст!
Проходя мимо, он больно пнул Виктора Семеновича в колено. Потом лязгнул засов. А через минуту из-за лампы прозвучал молодой голос:
– Ну, вставай, что ли, фантаст. Говори, кто там еще про радиацию, про аварии, про апокалипсисы разные... Давай, давай, рассказывай. А как устанешь - я тебе помогу.
И Виктор Семенович, заикаясь и плача, и вытирая рукавом слезы, и снова заикаясь, стал называть знакомых и друзей, и вовсе не знакомых и даже не друзей, а совсем наоборот. Всех подряд. А когда он уставал - ему помогали. Сильно помогали. Время у них было. До самого утра.
Утром всех, кто признался, сотрудничал и сказал правду, отпускали. Их просто выводили из подвалов наружу. И там оставляли.
А тех, кто гордо выдержал до конца, кто ничего не сказал, тех казнили. Выводили наружу. И там оставляли.