Всякий капитан - примадонна
Шрифт:
Она взрослела, превращаясь, по мнению Нестора, в законченную хабалку с кирпичного завода. По-прежнему редко мыла голову, накапливая в волосах сало, все так же била Птичика, живя с детьми тупо, как с соседями. Она почти ежемесячно настаивала увеличить ее содержание. Тратила тысячи на ерунду, на парикмахера, который еженедельно перекрашивал ее в радикальные цвета. То пугала детей красными волосами, то шокировала желтыми прядями на черном фоне. Покупала какие-то дурацкие шубы, которые не носила, а просто развешивала в шкафу, будто корм покупала для моли. Любила разбить новую
Его все это бесило. Он подозревал, что она затеяла многолетний спектакль специально для него, чтобы отравить ему жизнь. Он был практически в этом уверен, но ничего сделать не мог, так как очень любил Птичика и Верку, а себе уже давно откровенно признался, что не готов быть отцом-одиночкой. Любил свою свободу и девушку Алину, которая была слишком юна для того, чтобы не только воспитывать чужих детей, но и своего ребенка заводить.
Собственно говоря, можно было сказать, что Нестор притерпелся к такой своей жизни. Он много работал, как на чужого дядю, так и на себя. Загородный дом медленно, но все же поднимался, удивляя поселок энергетиков своим архитектурным размахом. Новостройку энергетики хотели спалить, дабы не портила вид одноэтажного поселка своей оригинальностью, но не загорелось сложенное из кирпича и вылитое монолитом.
Через пять лет упорного, почти на разрыв кишок, труда дом был закончен, и Нестор превратился в загородного жителя.
Он не забрал к себе детей, ограничившись перевозом из съемной однушки в загородный дом девушки Алины.
Он сообщил матери детей, крашенной на то время в голубой цвет, что будет теперь на выходные забирать детей к себе. А также все каникулы его! В общем, у него в жизни начинается «голубой период», как у Пикассо.
Она не возражала.
На том и порешили. Дети приезжали к нему, а она вдруг полюбила отдыхать в Турции. По пять раз в год ездила в гостеприимную страну, даже если был не сезон для путешествия.
Как-то Нестор выбрался в Иерусалим — побродить по святым местам. В русской духовной миссии ему, как известному сыну Отечества, выделили в провожатые батюшку Романа.
Батюшка был похож скорее на еврея, чем на славянина, — с черными, как вакса, глазами, глядящими на мир печально и всепонимающе. Ему было лет тридцать, не больше. Резвый, как молодая лошадка, он промчал Нестора по всем туристическим маршрутам и предложил посетить доисторический храм в пустыне, вернее, его развалины.
Находившись по тысячелетним камням, насытившись историей с ее вселенской восточной мудростью, поведанной Романом, Нестор вдруг почувствовал и себя причастным ко всему мирозданию, испытал от осознания сей принадлежности радость редкую, почти восторг, и как-то, неожиданно для себя, прыгая с камня на камень, стал делиться с молодым батюшкой своей жизнью, своей душой, в которой, как он сам считал, заключилось много философского и несчастного.
Роман молча слушал, даже немного смущался от исповедального повествования такого известного человека, но, будучи церковным служителем, внимал Нестору
Гость много рассказывал о самой главной своей неудаче — семейной жизни, если ее можно было таковой назвать. Он даже матерился, рассказывая о самых значимых и шокирующих эпизодах жизни своей контрженщины, о ее половой распущенности, нелюбви к детям и обо всем с этим связанном. Лишь только когда он принялся рассказывать о сыне и дочери, в глазах его просветлело, плечи приподнялись, и он бодрее, козликом, запрыгал по руинам.
Он мог рассказывать о детях неустанно, но запыхался с непривычки и затих, когда они сходили под горку. Помолчали, наслаждаясь птичьим пением, а потом Нестор услышал в ответ на свою исповедь небольшое повествование батюшки Романа.
Оказалось, что по национальности батюшка действительно иудей, но крещеный во младенчестве в религиозной православной семье.
Роман пожил в России до двадцати пяти лет, окончил истфак МГУ, по вечерам помогая служить в храме в Красном Селе. Там он познакомился с молодой прихожанкой, с которой завязал отношения.
И вот что странно! Почти сразу Роман понял, что это не его женщина. Ни обликом своим, ни характером она не подходила ему. Он мучился, тяготясь связью, она мучилась с ним, но оставить ее Роман почему-то не мог — робким был, что ли!.. В общем, обо всей этой канители он поведал своему духовнику.
— Знаете, что я услышал в ответ? — оборотился батюшка к Нестору.
— Нет, — признался Нестор с удовольствием глядя на Романа, компания которого так по душе ему пришлась в этой далекой стране.
— Мой духовник приказал мне на ней жениться!
— Однако, жестоко, — заметил Нестор.
— И я так подумал! Запричитал, что сделаюсь несчастным, что вся жизнь пойдет под откос, но отец Исидор, мой духовник, ничего слушать не хотел, а лишь неустанно повторял: «Твое послушание! Я отец твой духовный, подчинись!» И знаете что?
— Что?
— Я сдался.
Они добрались до крошечной арабской забегаловки, вдалеке от всех туристических троп, ели шашлык из свежей бараньей печени, а Роман все продолжал свою историю:
— Я женился и эмигрировал в Израиль, взяв жену с собой. Я с радостью пошел в израильскую армию, в спецназ, на самую передовую…
— Понимаю, — с сочувствием произнес Нестор, дожевывая пахнущее пустыней мясо.
— Сейчас она беременна третьим ребенком. Две девочки у нас уже есть. Похоже, будет третья.
— Да-да, все знакомо! Сочувствую, батюшка, и ох как понимаю!..
— Прошло четыре года… И сейчас я люблю ее больше жизни. Ничего в мире для меня нет дороже моей семьи! Я абсолютно счастливый человек! Моя жизнь — праздник, слава Господу и духовному отцу моему!
Нестор чуть было не подавился куском пахлавы.
— Вот как, — промямлил он.
Они вернулись в город, а назавтра Нестор, сославшись на неотложные дела, до срока улетел в Москву.
Следующие полгода он проклинал судьбу, что забросила его бренное тело и сомневающиеся мозги в Израиль. Что она, судьба, послала ему гонца с плохим сообщением в образе батюшки Романа.