Вторая армия
Шрифт:
«Теперь вы служите по законам Южной армии, — твердо говорил Наполеон. — Забудьте о своих традициях. Здесь вы познакомитесь с наиболее эффективным управлением, поймете, что такое дисциплина, что руководить должны не знатные, а достойные».
Конечно, они кивали. Но, сталкиваясь с «несправедливостью» в их понимании, тут же принимались всё ломать.
Более тысячи знатных аристократов с приближенными сбили в семь рот. Новый полк (который стоило назвать полком Щеголей) решили делать мушкетерским, только вместо мушкетов у воинов оставались луки. Именно поэтому знатные чаще всего становились стрелками, а их стража — копейщиками. Поначалу полки Стены и Бамбука выделили
И вот тут начались главные проблемы. Потому что слишком уж по-разному понимали слово «лучшие» в Южной армии и в Ниппоне. Ротавачаной мог стать простой самурай или вообще асигару, а ему приходилось подчиняться сыновьям даймё. И вот тут никакие слова не помогали.
— Ты знаешь подробности? — спросил Наполеон у вестника. — Кто и кого убил?
— Убитый — ротавачана Сакаи Сатио. Самурай из свиты племянника князя Годзё. Убийца — Хироси Сагара. Второй сын князя Сагара.
«Проклятье, они еще и из разных провинций, — закрыл глаза генерал. — Сагара служат дому Кикучи из провинции Хиго, а Годзё, кажется, из провинции Тикудзен. Тут вообще может развернуться бойня между сторонниками Сёни и Кикучи».
Он уже принял решение, но понимал, что нельзя просто послать его через гонца. Нужно ехать самому. В любом случае, не помешает и замок заодно проверить.
Закатное красное солнце светило ему в спину, когда Наполеон въехал в западные ворота Дадзайфу. Укрепления замка внушали всё большее уважение. Несмотря на предостережения местных, он приказал укреплять деревянные стены камнем. Несколько невысоких бастионов уже прикрывали все ворота, но работы только начались.
Генерала встретили комендант Ли Сунмон, казначей Даичи Ивата и командир полка Щеголей Мочитомо Кикучи. Старший сын главы провинции Хиго оказался если не самым талантливым, то уж точно самым старательным. И недавнее его назначение полковником было наименее спорным — знатность Мочитомо трудно переплюнуть. Кикучи-младший смотрел на генерала исподлобья.
«Вот дерьмо! — внезапно понял Наполеон. — Убийца же — вассал его отца! Теперь это еще и личное дело полковника».
Ситуация становилась всё более жаркой. Все прошлые стычки, конфликты, ссоры — мелочь на фоне сегодняшнего.
В зале приемов уже стоял связанный убийца, гордо вздымающий свой острый и голый подбородок. А все ниппонцы четко стояли по разные стороны зала, обозначая, кто кому будет резать глотки остро отточенными мечами. Если что. По счастью, основная масса людей была своя — люди Звезды и Ли Сунмона.
«Ли Чжонму» величественно уселся на «трон». Полковник Кикучи сразу вышел вперед и принялся излагать суть конфликта. С первых двух фраз было понятно, что он выгораживает своего человека. И Наполеон не дал ему сказать третью.
— Молчи, Мочитомо. Это всё неважно. Убийца может быть трижды прав, но важно только то, что в действующей армии солдат убил офицера. Более того, своего командира. Более того, находившегося при исполнении. Я даже не буду сам озвучивать должное наказание. Ты — лучший ученик, полковник. Ты прекрасно всё знаешь.
Потолок зала стал ощутимо давить на всех. Тяжесть, казалось, начала издавать тихий мрачный гул. Полковник Кикучи набычился еще сильнее, рука его плавно легла на рукоять меча. Многие ладони медленно обхватывали шершавые плетеные рукоятки.
— Сиятельный, Хироси Сагара вёл себя благородно. Он дал Сакаи время взять оружие, это был честный поединок…
— Остановись, Мочимото. Сейчас крайне важно, чтобы ты понял одну вещь. Это не твой вассал сразил в
Мочитомо тяжко сопел. Сейчас две личности внутри него рубились насмерть — и не могли одолеть друг друга. Надо дожимать и срочно! Наполеон повернулся к убийце.
— Эй, как тебя? Сагара? — пленник вздернул острый подбородок еще выше, нацелив его на генерала; другого оружия у него не было. — Я надеюсь, Сагара, ты не совершенно туп и понимаешь, в какую беду ты втравил своего командира и своего господина. Ты опозорил его. И можешь опозорить его еще больше. В моей армии за такой проступок виновного полагается вешать. Но я немного знаю ваши порядки и готов дать тебе возможность уйти самому. И тем спасти своего полковника от бесчестия.
Острие подбородка медленно опустилось к полу. Есть! Кажется, «старый генерал» стал немного разбираться в душах ниппонцев!
— Уведите виновного! Кикучи, верни ему оружие и позволь уйти по вашему закону.
Он встал. Помолчал и добавил:
— Думаю, у вашего полка есть шанс стать настоящим полком регулярной армии…
— Господин Ли, — хмурый полковник сузил свои азиатские глаза и пронзил генерала своим взглядом. — Мы очень хотим стать настоящим полком. Но как мы можем стать им без ружей? Когда их нам дадут?
Это был удар под дых. Действительно, мушкетерский полк совершенно не имел огнестрела. Лучники упорно тренировались совершенно ненужному им караколю. Ненужному, потому что лучники стреляют быстро и им не требуется время на перезарядку, а значит уходить в тыл им тоже нет смысла — это лишь потеря времени в бою… Да и все эти ребята пришли служить в полк Щеголей не ради строевой муштры, а только ради огнестрельного оружия. Они же думают, что секрет победы Южной армии только в нем…
И Мочитимо, и другие Щеголи уже не раз поднимали вопрос о ружьях. Сейчас, в такой щекотливой и тревожной ситуации он прозвучал особенно грозно: уж не хотят ли южане обмануть благородных самураев? Самое главное, что ружья были! Мануфактура Тадаши уже полностью обеспечила полк Дуболомов и их учебную роту. Даже ополчению Хакаты вручили полсотни стволов — и горожане увлеченно обучались правилам стрельбы и штыкового боя. А мастер Тадаши делал ружья еще и еще. И их приходилось выкупать…
Но Наполеон до сих пор не был уверен, что хочет давать чудо-оружие в руки ненадежных союзников. Уже не раз это обсуждалось в штабе. А еще тяжелее велись дискуссии с Тадаши, требовавшим прибыли!
— Будут ружья, Мочитомо, — тяжко вздохнув, принял решение генерал. — Уже в скором времени. Но немного. Долго их делать. И непросто.
— А кто именно их получит?
«Ну, как кто? — вертелось на языке у Наполеона. — Лучшие в выучке, конечно».
Вертелось, да сказать не успел. Щеку его левую, словно, огнем жгло. Повернулся — а толстяк Ивата его своими глазищами прямо испепеляет. Сразу вспомнилось, как казначей криком кричал, требовал ружья Щеголям продавать.