Вторая ступень
Шрифт:
Майя впервые осталась дома одна. Это было столь непривычно, что она немного оробела и некоторое время сидела с Тяпкой на руках. Но быстро осознав глупость страхов, решила заняться чем-либо полезным. И первое, что она сделала - проверила сохранность своих денег. Скрученная в пакете пачка денег по прежнему лежала засунутой в дальний угол её половины плательного шкафа. Девочка прекрасно чувствовала, что ни Таня, ни Егор Иванович ни за что не полезут в её ящик. И даже если это бы случилось, то Майя сразу бы почувствовала, поняла по лицами, или по глазам. Как понимала она, что Егор Иванович знает об этих деньгах. Знает, но никогда не скажет. Почему? Майя ответить на этот вопрос не могла.
Она сидела в тишине и смотрела на медленно падающий сквозь сумерки снег. Темнота неспешно заполнявшая улицу, заполняла и комнату. Для девочки она стирала границу между “там” и “здесь”. Майя сидела в гостиной и грезила, будто она окутана снежной тьмой. Впервые в жизни она не видела в этом ни угрозы, ни страха. Темнота, наполненная пушистым снегом, вытащила из самого дальнего уголка воспоминания детства. Да, да именно такой у мамы был воротник. И назывался смешно - чернобурка. И очень смешно щекотал. Майя закрыла глаза, улыбнулась и явственно ощутила, как её охватил тот самый смешной мамин воротник...
Воспоминания прервал звякнувший в замке ключ. Егор Иванович и Таня вернулись. Взглянув в глаза Тани, Майя невольно поразилась перемене. Глаза ближайшей и единственной подруги светились каким-то нездешним счастьем. Она совершенно невпопад отвечала на вопросы, смотрела мимо собеседницы, совершенно беспричинно улыбалась, порой переходя на смех. Но куда сильнее Майю поразила реакция отца. Он почему-то совершенно спокойно относился к признакам явного психического расстройства дочери. Майя же всё сильнее и сильнее беспокоилась. Это не укрылось от старого полисмена:
– Меня тоже она сперва напугала. Но специалисты сразу сказали, что у очень многих эмоциональных людей первое знакомство с пси-сетью так и проходит.
– С чем?
– Майя совершенно растерялась.
– Майка! Это было волшебство! Настоящее!
– Таня так громко засмеялась, что Тяпка обеспокоенно вбежал в комнату и удивленно закрутил головой.
– Так! Девочки, уже поздно. Марш мыться и спать!
– строгий голос отца подействовал. Таня успокоилась. Но внимательная Майя заметила, что глаза светится не перестали. И улыбка не пропала, лишь спряталась в уголки рта.
Когда девчонки укутались и прижались друг к дружке, уже совершенно спокойная Татьяна всё подробно изложила. Майя слушала и не верила своим ушам. Представить, что можно оказаться в мире, где всё возможно и всё по-настоящему, она никак не могла. И постепенно, чем дольше говорила Таня, тем больше непонимания было у подруги. А потом оно перешло в неприятие. Майя отстранялась. Как-то в одночасье, почувствовав себя совершенно чужой, глупой и никому ненужной, ей захотелось встать и уйти. И это желание сразу вызвало истерику. Слёзы градом катились, рыдания душили, она свернулась калачиком и скулила как зверёк. Татьяна в ужасе, не понимая, что с подругой, страшно переполошилась. Вместе с отцом они долго не могли её успокоить и тем более узнать причину слёз. В конце концов Егор Иванович взял на руки этот рыдающий комок и полночи укачивал на кухне.
Утром Майя страшно стеснялась своих распухших глаз. А Таня была совершенно растеряна, и не знала, как дальше общаться. Взаимная неловкость длилась до обеда, и продлилась бы дольше, если бы Таня не взялась за дело с совершенно неожиданной стороны.
– Майя, я считаю, что тебе необходимо побывать в пси-сети.
– Зачем?
– Майя настолько растерялась от такого предложения, что позабыла про неловкость.
–
– И какие-такие способности ты там обрела?
– Я... ходила, - Таня тут же погрустнела и отвернулась. Она ни жестом, ни голосом не выдала, что сейчас побегут слёзы. Но Майя это почувствовала настолько сильно, как будто слёзы брызнули у неё самой. Она кинулась к Тане, обняла её и тоже заплакала.
***
На следующий день Майя сообщила подруге, что собирается пойти прогуляться. Но не с псом, а пройтись по улицам в одиночестве. Татьяну такое заявление поразило. До сих пор подруга, боявшаяся собственной тени, не делала ни шагу из двора. А тут резко захотела куда-то пойти. Таня пожала плечами, давая понять, что Майя вольна идти, куда ей заблагорассудится. Майя кивнула и стала одеваться. На Танин взгляд, слишком быстро. Девочка стояла в прихожей и в спешке далеко не сразу смогла застегнуть молнию на куртке. Затем решительно хлопнула дверью и быстро сбежала с лестницы. И только когда её уже не было видно из окна до Тани дошло, что подруга очень сильно нервничала и волновалась. Мигом тревога всполошила сердце. Она набрала отца. Егор Иванович выслушал дочь. И строго приказал не паниковать попусту.
Но тревоги были напрасны. Не прошло и часа, как Майя вернулась. С огромной коробкой. Но не это интересовало Таню, и даже не содержимое коробки. Она очень хотела знать, почему у Майи такое странное выражение лица. Радостное и в тоже время умиротворённо спокойное. А Майя тем временем занесла коробку в комнату, водрузила на стол, устало плюхнулась на диван и сказала:
– Это тебе. Подарок. От меня, - голос у Майи был какой-то непривычно усталый. Тане на миг почудилось, что подруга выдохнет и скажет что-то вроде: “Ну, вот я и ухожу”.
– А что это?
– Таня от непонимания начала опять волноваться.
– Открой. Да не бойся ты! Это для тебя! Понимаешь? Только для тебя! Ты теперь сможешь ходить!
Таня совершенно сбитая с толку, боялась прикоснуться к коробке. И совершенно себя не контролировала. Удивлённые глаза, хлопающие ресницы и открытый рот так развеселил Майю, что она вскочила, неожиданно громко засмеялась и запрыгала по комнате. Таня растерянно смотрела на неё и не сознавала, что они обе выглядят в точности как вчера, только поменялись ролями.
В коробке лежал гладкий, совершенно черный шлем. Единственное, за что цеплялся глаз - маленький серебряный значок. Буква греческого алфавита “Пси”.
***
Отец Тани долго слушал рассказ Майи. Слушал, и не мог понять, как ему поступить. С детства приученный в первую очередь блюсти порядок и справедливость, он обязан был Майю арестовать. Тем более, что девочка, по показаниям подельников, давно в розыске. Но ведь... И вот после этого самого “но ведь” в голове Егора Ивановича начинался форменный бунт мыслей. Впервые в жизни понятия “справедливость” и “закон” стали для него антагонистами. И это беспокоило сильнее, чем перспективы оказаться пособником сбежавшей, пусть и малолетней, но преступницы. Понимание, что жизнь не так устроена, как он привык думать, давило всё сильнее. И с этим он ничего поделать не мог.